Коллектив авторов Биографии и мемуары - Неизвестный Чайковский. Последние годы

Рецензент «Hlas Naroda» превозносит и либретто и особенно музыку, считая ее одним из величайших произведений современной композиции. «Россия может гордиться таким произведением», – заканчивает он свой отзыв.

К И. И. Слатину [153]

Клин. 7 октября 1892 года.

Многоуважаемый Илья Ильич, простите, что так поздно отвечаю на ваше письмо: я недавно вернулся из заграничного путешествия. Мне очень не хочется отказываться от любезного предложения вашего, – но затрудняюсь относительно выбора времени. Весь ноябрь я проведу в Петербурге; декабрь я должен посвятить инструментовке моей новой симфонии, которую буду исполнять в конце января в Петербурге. 9 и 16 января я дирижирую в Одессе, так что разве только постом буду иметь возможность исполнить ваше желание. Или, пожалуй, я могу заехать к вам по дороге в Одессу, но в таком случае концерт должен состояться по крайней мере за неделю до одесского, т. е. 2 января. Таким образом, мне пришлось бы встретить Новый год не дома, не с близкими моими в Петербурге, – и это несколько пугает меня, ибо по старой привычке люблю канун Нового года проводить в кругу ближайших по родству и дружбе лиц. Впрочем, делать нечего: если вам угодно, я готов приехать и поработать ради харьковской музыки на святках. О гонораре не будем говорить, ибо мне невозможно принимать деньга от какого бы то ни было отделения Р. М. О. Программу и выбор участвующих предоставляю вашему усмотрению.

От дирижирования операми я навсегда отказался.

К М. Чайковскому

Клин. 12 октября 1892 года.

<���…> Работаю очень усердно. Арию для Фигнера [154]уже написал и послал. Теперь сижу дома над симфонией. Скоро и ее кончу вчерне. У меня в доме тепло, уютно, хорошо. Но по вечерам я стал что-то тяготиться одиночеством и, признаться, меня тянет в Петербург и именно к вам. Послезавтра еду в Москву. Неделю тому назад мы наслаждались игрою Свободина [155]в Муромском, – а где он теперь?..

К С. И. Танееву

Москва. 14 октября 1892 года.

Не хочешь ли, милый Сергей Иванович, быть сегодня в «Дон Жуане» со мной в ложе № 7, внизу, с левой стороны? Очень бы хотелось тебя видеть и вместе с тобой насладиться божественнейшей из всех опер.

К Э. Ф. Направнику

Клин. 18 октября 1892 года.

<���…> Вчера я вернулся из Москвы и нашел здесь депешу Геннадия Кондратьева, который зовет меня вместе с Эйхенвальд [156]на репетиции «Иоланты» к 24 числу. Между тем я как раз вчера был у Эйхенвальд и прослушал ее в партии Иоланты. Первую половину она поет очень мило, во второй у нее не хватает силы и теплоты. С этим можно бы помириться, но беда в том, что она больна какою-то нервною болезнью и ранее, как через две недели, выехать не может. Есть множество еще других причин, вследствие которых я боюсь настаивать на том, чтобы непременно она пела Иоланту. Боюсь главное, что я испорчу всю ее карьеру, в случае если она не справится со своей задачей. Пчельников, Альтани и Барцал очень враждебно относятся к переводу Эйхенвальд в Петербург и руководствуются при этом ее интересами, сочувствием и страхом за нее. Ввиду всего этого я принял решение просить Медею взять на себя Иоланту.

Если в начале оперы она будет несколько грузна и тяжеловата, – зато в конце она удовлетворит более чем кто-либо моим требованиям. Во всяком случае, из-за Эйхенвальд нельзя откладывать репетиций, – а ей совершенно немыслимо быть на будущей неделе в Петербурге.

28 октября Петр Ильич приехал в Петербург для присутствия на репетициях «Иоланты» и «Щелкунчика». Остановился он на этот раз в Гранд-Отеле, на Малой Морской.

В течение месячного пребывания здесь он получил два известия, очень польстившие его авторскому самолюбию. Французский Институт избрал его своим членом-корреспондентом, и Кембриджский университет через посредство своего вице-канцлера (ректора) сделал запрос, согласится ли он принять от «Сената Кембриджского университета» чин доктора музыки honoris causa, причем поставлялось на вид, что согласие на это влекло необходимость личного присутствия в Кембридже, чтобы из рук вице-канцлера получить докторское звание.

Петр Ильич отвечал благодарностью на первое отличие и согласием на второе.

В это же пребывание в высшей степени отраден был успех секстета «Воспоминание о Флоренции», исполненного в первый раз публично в петербургском Обществе камерной музыки 25 ноября 1892. Исполнителями его были: Е. Альбрехт, О. Хилле, Ф. Гильдебрандт, Б. Гейне, Л. Вержбилович и Л. Кузнецов. На этот раз все: и публика, и участвующие, и, главное, сам автор остались довольны произведением. После исполнения Петру Ильичу был поднесен жетон общества при восторженных рукоплесканиях всего зала.

Кроме этого, обычная жизнь его в столице не имела никаких заслуживающих быть отмеченными событий. Можно упомянуть разве о том, что в течение десяти сеансов он позировал для статуэтки работы скульптора Гинцбурга, может быть, имеющей художественные достоинства, но по сходству крайне неудачной.

К А. И. Чайковскому

Петербург. 11 ноября 1892 года.

Имею честь донести вашему превосходительству, что очень давно не писал, ибо трудно найти время. Уже ровно две недели, что я приехал сюда. Каждый день бывают репетиции то оперы, то балета, но дело подвигается туговато. Думаю, что опера и балет пройдут не раньше 8 декабря, так что я просижу здесь около месяца. Живу в Гранд-Отеле, в очень уютном номерке, где мне свободно и удобно. Время проходит незаметно, не скучно и не весело и совершенно бесплодно, ибо о занятиях нечего и думать.

К А. И. Чайковскому

Петербург. 24 ноября 1892 года.

Голубчик Толя, пишу тебе несколько слов. Вчера я виделся с X. и говорил с ним о тебе. Он обещал сделать все возможное. Но я должен предупредить тебя, что X., по всей вероятности, не только не обожает меня, а напротив, втайне души терпеть не может. Я дважды очень основательно обругал его сочинения. Авторы никогда не забывают подобных обид. Впрочем, на вид он производит впечатление благоприятное, и, может быть, я и ошибаюсь. Вчера прошла пьеса Модеста [157]. Она страшно провалилась, чего я, собственно, и ожидал, ибо она слишком тонка для публики Александрийского театра. Впрочем, это ничего; пусть это Модесту послужит уроком. Погоня за целями недостижимыми мешает ему заниматься как следует своим настоящим делом, т. е. писанием пьес для театра в обычной форме. Репетиции «Иоланты» и балета тянулись без конца. 5-го будет, вероятно, государь, 6-го – представление для публики.

К С. И. Танееву

Петербург. 3 декабря 1892 года.

Милый друг Сергей Иванович, я сейчас узнал вещь, которая меня глубоко обрадовала. Я уже несколько раз очень энергически говорил со Всеволожским об «Орестее» и всячески старался заинтересовать его, но не знал, какое имело действие мое старание. Сейчас я был у него и узнал, что он очень, очень, очень заинтересован, вероятнее всего, потому что ему еще не приходилось ставить опер из греческой классической старины, а ведь его больше всего постановка интересует. Он при мне повел в сторону Направника и начал советоваться с ним насчет того – предложить ли государю «Орестею» в репертуар на будущий сезон. Направник, разумеется, отнесся к твоим достоинствам с большим уважением, но, убоявшись, что он будет недостаточно горяч, я подскочил и вновь стал убеждать в крайней необходимости поставить «Орестею». Я предложил вызвать тебя и попросить сыграть, но Всеволожский, боясь что в случае, если дело не состоится, ты оскорбишься, что даром беспокоили, просил – нельзя ли выманить от тебя клавираусцуг и либретто и без твоего ведома сыграть. Я же думаю, что в качестве истинного философа ты не упадешь духом в случае неудачи. Думаю, что ты один можешь сыграть оперу так, чтобы музыку зарекомендовать хорошо. По-моему, тебе необходимо побывать в Питере и чем скорее, тем лучше. Что ты обо всем этом думаешь? Отвечай скорее и скажи, как мне поступить, т. е. обещать ли клавир без тебя самого? Пользуйся необыкновенно счастливым стечением обстоятельств: на будущий сезон нет в виду ни одной русской оперы, кроме твоей.