Коллектив авторов Биографии и мемуары - Неизвестный Чайковский. Последние годы

К М. Чайковскому

Ганновер. 5 марта 1889 года.

<���…> Симфония перестала казаться мне скверной, я снова полюбил ее. Дня за два до конца я присутствовал на бенефисе Лаубе (того, что в Павловске играет), и после двух частей серенады весь огромный зал сделал мне овацию, и музыканты играли туш. Все это отлично и занимает меня в данную минуту – но как только репетиции, концерта нет – так я начинаю немедленно впадать в состояние обычного недовольства и скуки. Вчера, проснувшись утром, я пришел в полное отчаяние. Теперь остался еще один только концерт в Лондоне, через месяц почти. Что я до тех пор буду делать? Как убью время? ехать в Швейцарию далеко, да и не стоит устраиваться в хорошем месте ненадолго. В Париж? но я страшно боюсь той жизни, что вел в прошлом году, и хочу остаться там меньше. В Ниццу? Опять-таки далеко, да и что-то ужасно не хочется. И вот, я решился, для приведения себя в более или менее нормальное состояние, остановиться на 2 или 3 дня в Ганновере. Здесь напишу массу писем, которые у меня на душе, и отправлюсь далее. Может быть, по дороге остановлюсь в Ахене. Меня тянет посмотреть место, где я был столь несчастлив и где приятно будет поплакать о Николае Дмитриевиче [56]. А может быть, проеду прямо в Париж. Там все-таки суета убьет скуку. А сколько времени даром пропадает!!

Трехдневное пребывание в Ганновере только тем отличалось от пребывания в других городах за это путешествие, что Петр Ильич не имел единственного, что заглушало там его немолчную тоску по дому, – репетиций и концертов.

«Странное дело, – отмечает он в дневнике, – добьюсь одиночества, а когда оно приходит – страдаю». В этом заколдованном колесе от худого к худшему протекали все дни его с первого дня выезда из России, но самое худшее он испытал в Ганновере, где «добился самого большого одиночества», а с ним и самого большого страдания. Попытки сочинять балет не удались: «все выходило скверно и сухо»; чтения на целый день не хватало, прогулок тоже, и Петр Ильич больше прежнего прибегал к искусственному способу забвения – к вину, которым за это путешествие злоупотреблял и в других городах. К довершению беды он простудился и больной, расстроенный предвиденьем еще целых трех недель «убивания времени» по-пустому, покинул Германию.

В Париж он приехал 8 марта и остался до 30-го.

Испытав всю горечь одиночества в чуждой обстановке, без тех условий жизни, при которых привык работать, Петр Ильич уже не «добивался» его в Париже и верно угадал, что здесь «суета убьет скуку». С первого дня он все время почти не был один и отметил в дневнике 10 марта: «Болезненная тоска и отвращение к чужбине прошли».

Так как на этот раз он находился здесь без цели выступить публично, то пребывание его не имело такого, с одной стороны, блестящего, с другой – суетливого характера, как в минувшем году. Все же народа видел он много, посещал массу собраний и получал со всех сторон приглашения. 19 марта он присутствовал на исполнении отрывков из сюиты № 3 (анданте, вариации и финал) в концерте Колонна.

Среди безделья и исключительно праздничного препровождения времени Петр Ильич имел только две заботы: устроить участие Массне в симфонических собраниях в Москве и своими связями и вниманием помочь выдвинуться В. Сапельникову, виртуозный талант которого он ставил очень высоко.

К П. И. Юргенсону

Париж. 21 марта 1889 года.

<���…> С Массне виделся несколько раз, он очень польщен и рад приехать; точно обозначить время еще не может, но желал бы преимущественно весной. Я пригласил пианиста Падеревского, имеющего в Париже колоссальный успех. Это, по-моему, наравне с д’Альбером первый из пианистов нашего времени. Он дал мне слово, что откажет Шестаковскому, который уже приглашал его. Я пригласил его на тот концерт, которым буду дирижировать. О цене поговорим весной. Его зовут в Петербург, и нужно будет сговориться, в какое время заодно пригласить его и в Москву. По-моему, это пианист гениальный и очень даровитый композитор; по-русски говорит, как русский.

Третьего дня 3-я сюита имела в концерте Колонна огромный успех.

<���…> Я никогда не вырезываю статей обо мне, никогда о них не забочусь, и те вырезки, которые я тебе или брату Модесту посыпал, были мне присылаемы разными доброжелателями, а по большей части авторами. Мне как-то неловко и противно покупать газеты со статьями обо мне, вооружаться ножницами и рассылать друзьям. Женевских газет у меня теперь никаких нет, но Гуго Зенгер (тамошний дирижер) прислал мне их целую кипу и все хвалебные – только я их где-то оставил. Обидно то, что разные наши гг. рецензенты-композиторы друг о друге пишут рекламы, а об артисте, с честью представляющем на чужбине русское искусство, не дают себе труда собирать сведения. Это было бы вовсе нетрудно, если бы они хотели, ибо все главные газеты в редакциях получаются. Черт с ними! Из Лондона ничего не пришлю, ибо я на другой же день еду. Да и не к чему. Во всякой редакции есть Times и другие английские газеты.

К М. Чайковскому

Париж. 22 марта/2 апреля 1889 г.

Милый Модя, тебе, вероятно, интересно будет узнать кое-что про Сапельникова. Он совершенно влюблен в Париж. Я решил, что после Лондона он вернется сюда и проведет здесь недели три или четыре под руководством Брандукова. Ему уже не удастся играть в каком-нибудь большом концерте, но он может сделать много полезных знакомств. Вчера мы обедали у М-me Бенардаки, которая пришла от него в восторг и собирается дать ради него блестящий вечер. Так как она очень интимна со всеми выдающимися журналистами, то это будет для него очень выгодно. Брандуков тоже перезнакомит его со многими. Я ему устроил, что он ежедневно играет у Эрара. Вчера я водил Диемера слушать Васю, и он был поражен его техникой. В пятницу мы обедаем у Колонна, и он будет там играть. Вообще все, что могу, я для него делаю.

К М. Чайковскому

Париж. 25 марта/7 апреля 1889 г.

Модя, вчера вечером у Колонна Вася играл и произвел сильнейшее впечатление. Колонн после полонеза Шопена в совершенном изумлении подошел ко мне и сказал, что в будущем году приглашает его и что он сделает les choses en grand. Был критик из «Фигаро» Ch. Darcours, который совершенно очарован. Вообще фурор Вася произвел колоссальный. Я из Лондона отправлю его в Париж недели на три, где под руководством Брандукова он немного поживет и перезнакомится со всеми музыкантами. Жаль, что сезон концертов кончился, а то бы Колонн сейчас же пригласил его. Как бы то ни было, но вчерашний вечер для Васи имеет огромное значение, и главное – хорошо, что он приглашен Колонном на будущий сезон. Ведет он себя отлично: с утра ходит к Эрару и весь день упражняется. Обедаем иногда вместе. Третьего дня я давал Маккару и другим французским приятелям обед, на коем и Вася был. Жизнь веду сумасшедшую. Читал ли ты про меня в «Фигаро»? [57]