Коллектив авторов Биографии и мемуары - Неизвестный Чайковский. Последние годы

Теперь иногда я вижу его, всегда с удовольствием, потому что этому необыкновенному человеку достаточно протянуть руку и обратиться к вам с улыбкой, чтобы хотелось пасть к его ногам. Я имел счастье во время его юбилея пройти через многие труды и большое утомление, он по отношению ко мне очень вежлив, благосклонен, корректен, – но мы живем далеко друг от друга, и мне решительно нечего вам сказать об его образе жизни, о его взглядах и намерениях, словом, ничего достойного интереса для читателей вашей будущей книга.

Я никогда не получал письма от Рубинштейна, и я сам написал ему, кажется, всего два, чтобы выразить благодарность за включение моих вещей между другими русскими произведениями в программы его концертов последних лет.

Вы видите, дорогой и многоуважаемый г. Цабель, что мое письмо не имеет никакого значения для вашей книги. Но, понимая, что все написанное мной не ценно с биографической точки зрения, я все-таки хотел исполнить ваше желание и сказал о Рубинштейне все, что мог сказать. Если, к несчастью, я сказал слишком мало – это не моя ошибка, ни тем менее А. Рубинштейна, но фатума.

На этот раз единственной целью поездки за границу было лечение. Катаральное состояние желудка мучило Петра Ильича с конца шестидесятых годов. Однажды в Низах, у Н. Д. Кондратьева, местный доктор познакомил его с употреблением соды. Не могу удержаться, чтобы не рассказать, между прочим, что при этом ему было предписано взять «пол-чайной ложки соды на пол-стакана воды», он перепутал и взял «пол-стакана соды и пол-ложки воды», с величайшим трудом проглотил эту смесь и сильно поплатился за свою рассеянность. Такое неприятное знакомство с новым средством не помешало, однако, последнему стать лучшим другом Петра Ильича. С тех пор он не мог жить без соды и, глотая ее в невероятном количестве, постоянно, так привык к ней, что находил ее даже очень приятной на вкус. Помогая минутно, тем не менее от болезни она его не избавила. Напротив, катар сильно усиливался, и в 1876 году Петр Ильич решил предпринять лечение водами. Читатель помнит пребывание его в Виши в 1876 г. и demi-cure, которую он там сделал. Воды ли Виши или другие неведомые причины повлияли – не знаю, но с тех пор Петру Ильичу стало лучше, и он с благодарностью поминал 10 дней тоски в этом лечебном месте. Впоследствии катар его то уменьшался, то усиливался, но никогда не доходил до такой силы, как до 1876 года. В 1887 году, летом, Петр Ильич, живя в Боржоме, пил тамошние воды; но лечение, прерванное поездкой в Ахен, к Н. Кондратьеву, не оставило никаких следов. Скверное состояние желудка к 90-м годам начало опять сильно ухудшаться: кроме постоянной изжоги, все чаще и чаще стали повторяться припадки расстройства, иногда очень его пугавшие. Так, в 1890 во время постановки «Пиковой дамы» в Петербурге, когда он жил не у меня, по обычаю, а в гостинице «Россия», он рано утром послал за мною и, когда я приехал, сказал мне, что «ночью думал, что умирает». Позже, в 1893 году, как мы увидим, такой же припадок расстройства заставил его по дороге из Каменки в Петербург остановиться в Харькове. Все это наводило его не раз на мысль о «противном, но благодетельном» Виши; но периоды отдыха от разных поездок так ему были драгоценны для работы в клинском уединении, что до 1892 года он не решался ехать туда. В этом же году решился, потому что состояние здоровья его любимца, В. Давыдова, тоже требовало лечения в Виши. Он надеялся, что такое отрадное общество утишит его мучительное ощущение тоски по родине, а удовольствие показывать племяннику «заграницу» даже будет приятно.

К М. Чайковскому

Париж. 11 июня 1892 года.

<���…> Расскажу тебе вкратце, милый Модя, все, что нас касается: ехали мы очень комфортабельно. В Берлине оставались сутки. Берлин Бобу понравился. В Париже мы проводим уже шестой день. Сезон хоть и кончился, но оживления еще очень много, и многие театры открыты. Время до вчерашнего вечера прошло очень приятно. Мы осматривали все, что могло Боба интересовать; были в двух кафешантанах, в Большой Опере («Лоэнгрин»), в Комической («Манон»), в Пале-Рояле, в Ипподроме. <���…> Я ездил на целый день на дачу к Колоннам.

К Э. Ф. Направнику

Виши. 18 июня 1892 года.

Милый, дорогой друг мой, чрезвычайно был обрадован милейшим письмом твоим. Радуюсь также, что скоро тебе приходится домой ехать, и страшно, болезненно завидую тебе. Жду не дождусь, когда наступит и мой черед ехать домой, ибо с самого первого момента выезда и до сих пор не перестаю ни на минуту скучать и тосковать. Только в Париже дня три провел приятно. Здесь удивительно скучно и безотрадно живется, хотя воды действуют на меня и на племянника прекрасно.

Все, что пишешь о Праге, прочел с живейшим интересом. Я совершенно сочувствую твоим мыслям о чешской опере в Петербурге [142]. Так как Шуберт [143], вероятно, смотрит на это дело не как на аферу, а как на служение патриотическим целям, – то, думаю, что это дело не особенно будет трудно устроить, лишь бы только не помешала какая-нибудь итальянская афера, а, кажется, об этом были разговоры, по крайней мере, при мне Фигнер просил директора за Савву Мамонтова.

Я готов самым энергическим образом просить и уговаривать войти в сношение с Шубертом.

После того, как я тебя проводил, я провел около месяца в Клину у себя и сочинил вчерне две части симфонии. Здесь не делаю ровно ничего: ни охоты нет, ни времени. Какая-то пустота в голове и сердце, и вся умственная деятельность сосредоточена на мысли: «скоро ли домой?».

К М. Чайковскому

Виши. 19 июня 1892 года.

<���…> Сегодня минула неделя, что мы здесь. Она тянулась, как семь месяцев, и я с отвращением думаю об остальных двух. Виши мне так же отвратительно, как 16 лет тому назад, но я думаю, что воды будут мне полезны, а главное, убежден, что они Бобу принесут пользу.

К П. И. Юргенсону

Виши. 20 июня 1892 года.

<���…> Сейчас послал тебе телеграмму о деньгах. Черт знает, что такое! Я мечтал, что ко времени поступления новых доходов у меня останется несколько тысяч, которыми положу начало своему капиталу… Теперь вижу, что по-прежнему проживу, что имею. Есть много оправданий моему мотовству, т. е. не все по моей вине происходит – но от этого не легче.

Скучнее и противнее Виши я ничего не знаю и, конечно, не выдержал бы здесь и одной недели, если бы со мной не было племянника, Давыдова. Дни тянутся, как месяцы, и я с омерзением думаю, что осталось еще 2 недели здешнего житья. И между тем нельзя сказать, чтобы я затруднялся, как убить время: целый день проходит в беготне, так что и книги в руки не успеваю взять. Я ожидал от тебя корректур, но до сих пор ничего не получил. Да оно и лучше, ибо я затруднялся бы, когда ими заняться. Лучше займусь ими усердно у себя дома.