Коллектив авторов Биографии и мемуары - Неизвестный Чайковский. Последние годы

К П. И. Юргенсону

18 марта 1892 года.

<���…> Не помню, чтобы я когда-нибудь давал тебе слово не отдавать никому рукописей, да мне и не хочется давать этого слова, ибо бывают случаи, когда я дарю рукописи очень охотно, например, дирекции театров или в настоящем случае [136]. Вообще мне как-то неприятно не иметь права распоряжаться тем, что мне безусловно принадлежит. Отдавая издателю право собственности на мои произведения, я бы желал оставлять за собой право на манускрипт. Упрек, что я даю «направо и налево» – несправедлив: дирекция театров, благодаря которой я благоденствую, стоит того, чтобы я в ее прекрасно устроенную библиотеку пожертвовал свою рукопись; того же стоит Р. М. О. в Петербурге, где основана консерватория, в которой я учился, где меня всегда ласкали и баловали. Если ты требуешь как условие sine qua nоn, чтобы рукописи принадлежали тебе, тогда нужно об этом поговорить. До сих пор я думал, что ты просто как друг, так сказать, ревнуешь мои манускрипты к другим, и твое ворчание на очень немногие случаи, когда рукописи попадали не к тебе, не принимал за нарушение как бы твоих прав. Теперь, видя, что ты находишь даже пожертвование в библиотеку муз. общ. как бы обидой, я поговорю с тобой об этом, и если увижу, что твои интересы страдают от отчуждения в другие руки моих рукописей, свяжу себя словом не делать этого вперед. Сделаю это, впрочем, очень неохотно. Я так мало и редко отнимал от тебя неоцененное счастье владеть моими подлинными каракулями! У тебя этого добра так много! Из-за чего ты беспокоишься – решительно не понимаю.

Танеев знает, что деньги плачу я [137]только через твое посредство. Я не нахожу, чтобы эта плата была чрезмерна. Танеев – единственный человек, которому я вполне доверяю. Сравнить его с Клиндвортом нельзя; тот работал на Вагнера con amore: ему и делать больше нечего было. А Танеев сам композитор, и я его отрываю от его работ.

Я бы желал, чтобы секстет ты отдал Генриху Пахульскому [138], который превосходно переложил квартет Аренского и «Гамлета».

Итак, если в чем виноват, прости, – но я не считаю себя не вправе дарить рукописи, хотя и знал, что ты всегда в этих случаях ворчишь.

К А. И. Чайковскому

Майданово. 23 марта 1892 года.

Как я бессовестно мало и редко пишу тебе, мой милый Толя! Прости, пожалуйста. Это объясняется тем, что я во все лопатки инструментую свой балет, дабы к Пасхе работа была готова; это необходимо. Про мою поездку и пребывание в Петербурге ты знаешь. Оттуда я приехал домой и провожу свои дни обычным образом с той приятной особенностью, что у меня гостят два племянника: Боб и Саня. Они готовятся к экзамену и работают не меньше меня. Скоро мы все разъедемся: они в Петербург, а я, вероятно, в Москву прямо. Мне (не знаю, известно ли тебе) предстоит в апреле дирижировать несколько раз в частной опере Прянишникова. Пока я буду в Москве, Алексей привезет мое добро в новое помещение в Клин. Опять не помню, писал ли я тебе, что нанял дом в Клину, на шоссе, по дороге во Фроловское. Дом большой, красивый и удобный. У меня будут там чудесные комнаты, свой небольшой сад и полное отсутствие соседей. Я очень доволен этим переездом, ибо Майданово все тошнее и тошнее становится.

К И. И. Юргенсону

25 марта 1892 года.

<���…> Балет я кончил. Остается только выставить знаки и привести в порядок.

К П. И. Юргенсону

27 марта 1892 года.

<���…> Я теперь на неделю еду в Петербург. Если что нужно, пиши или телеграфируй: Фонтанка, 24. В понедельник на Святой приеду в Москву, кажется, на целый месяц. В это время Алексей перевезет мое добро на новое жительство.

После недели, проведенной в Петербурге в тесном кругу ближайших родных, Петр Ильич, не заезжая домой, прямо проехал в Москву.

К Ипполитову-Иванову

6 апреля 1892 года.

<���…> Я нахожусь в Москве по случаю обещания Прянишникову дирижировать у него тремя операми: «Фаустом», «Демоном» и «Онегиным». Я дал это обещание, ибо при мне, в Киеве, Прянишников и его товарищество, которое мне очень симпатично, были оскорблены и обижены киевской думой. Мне хотелось по мере сил помочь им в новом деле.

Будет трудно, неприятно, даже глупо (ибо какой я оперный дирижер?), но делать нечего!

К Э. Ф. Направнику

Москва. 13 апреля 1892 года.

<���…> Только что пришли мне сказать, что «Фауст», которым я должен был дирижировать сегодня, вследствие двух внезапных болезней артистов отменен.

Покамест я имел две репетиции. Очень мне это трудно и во всех отношениях неприятно.

К М. Чайковскому

Москва. 14 апреля 1892 года.

<���…> Тяжелое время переживаю я, но здоров.

К М. Чайковскому

Москва. 20 апреля 1892 года.

<���…> Меня совесть мучит, что не пишу тебе, но, ей-Богу, не нахожу времени. Хотя все это время здоров, но провожу его с тоской, отвращением и страстным желанием дождаться конца. Глупее всего то, что вот уже две недели, как я утомляюсь репетициями, волнуюсь, терзаюсь, – а до сих пор ни разу не дирижировал. Сегодня в первый раз буду дирижировать «Фаустом». Трачу бессмысленно деньги, одолевают меня попрошайки, посетители и т. д. и т. д., ну, словом, живу, как жил в ноябре при тебе, с тою разницей, что теперь дивная погода и из Москвы тянет вдвойне. Был также очень занят корректурой «Иоланты», которая теперь уже готова. Опера выйдет на днях.

Опера Прянишникова имеет успех, но теперь вследствие чудной погоды сборы плохи.

К А. И. Чайковскому

Москва. 23 апреля 1892 года.

<���…> Москва для меня совершенно невозможный город, ибо, кажется, нет человека, который не норовил бы здесь или надоедать мне посещениями и приглашениями, или требовать, чтобы я прослушал или проиграл его оперу, сочинение, пение, или же (это самое неприятное) содрать с меня денег в той или другой форме, Ну, словом, я буду вспоминать этот месяц, проведенный в Москве, как отвратительный сон. Дирижировал пока «Фаустом» и «Демоном», а предстоит еще «Онегин». Но, Боже, какой вздор и мелочь все мои маленькие невзгоды в сравнении с теми вещами, которые ты делаешь [139]. Последнее письмо твое я прочел с горячим интересом и радовался за тебя, что пришлось так настоящим образом послужить ближнему; убежден, что ты всю жизнь будешь дорожить воспоминаниями о командировке к голодающим в Сибирь.

В добавление к этому привожу следующее из воспоминаний И. П. Прянишникова, любезно сообщенных мне, об участии Петра Ильича в делах Киевского оперного товарищества.

В декабре 1891 года нашим товариществом было решено на весенний сезон, т. е. начиная с Пасхи 1892 г. на один месяц поехать всем составом в Москву попробовать – не привьется ли там наше дело, и Петр Ильич, бывший тогда в Киеве, принимал самое горячее участие в обсуждениях этого вопроса. Он не верил в возможность прочного существования в Москве частной оперы и предсказывал материальный неуспех, но, сочувствуя все-таки нашей попытке, хотел помочь нам и сам предложил взять на себя дирижирование в течение этого месяца некоторыми операми, хотя и говорил, что после дирижирования «Чародейкой» в Петербурге он навсегда отказался от дирижирования операми. Для нас он не только захотел сделать исключение, но даже предложил, чтобы мы напечатали в предварительном объявлении сезона его имя как капельмейстера товарищества вместе с именем нашего постоянного дирижера, г. Прибика. – Можно себе представить нашу радость и нашу благодарность Петру Ильичу, обеспечившему этим предложением успех сезона. Конечно, имя П. И. Чайковского, помещенное в объявлении, как капельмейстера товарищества возбудило в московской публике большой интерес к нашему делу.