Николай Чуковский - Балтийское небо

Он, очевидно, хотел обратить внимание Лунина на то, что Лунин, майор, оказался в подчинении у капитана. Он внимательно посмотрел Лунину в глаза, стараясь отгадать, какое впечатление произвело на него это известие. Но Лунин ничего не понял. Он ощущал себя человеком штатским, и ему казалось естественным, что на войне всякий кадровый военный должен быть выше его.

3.

Оказалось, что во вторую эскадрилью сейчас отправляется грузовая машина, и дежурный усадил Лунина рядом с шофёром. Лунин оглядывался по сторонам, стараясь понять, где они едут. Он понимал только, что они находятся к северу от города, между городом и финскими войсками, наступавшими с севера по Карельскому перешейку и остановленными на линии Сестрорецк - Белоостров. Понимал он также, что приближается к морю.

Они без конца ехали мимо опустевших дач с пылающими кустами георгинов у веранд. Иногда дачи пропадали и начинались картофельные поля, где женщины копали картошку. Лунин всё глядел вперед, всё ждал, что увидит море, но уже наступали сумерки, а моря всё не было. Так и не увидев моря, они въехали на аэродром.

Это был, конечно, не аэродром, а просто поляна в еловом лесу, на окраине пустого дачного поселка, приспособленная для взлета самолетов. Лунин, несмотря на сумерки, опытным взглядом сразу заметил все самолеты, стоявшие в разных местах по краям поляны под широкими лапами елей. Их было всего шесть - истребителей "И-16".

Шофёр показал Лунину тропинку к командному пункту Рассохина, и он пошел туда один, таща свой чемодан. Командный пункт помещался на краю аэродрома, в землянке, покрытой дерном, купол которой едва возвышался над землей. У входа стоял краснофлотец в металлическом круглом шлеме, с автоматом на животе. Он попросил Лунина подождать и нажал кнопку звонка.

Через минуту из землянки вышел крепкий, плотный человек очень маленького роста, в лётном комбинезоне, с непокрытой головой. "Вес пера", подумал Лунин. Лицо маленького человека было чем-то озабочено, и он оглядел Лунина не без досады.

- Старший лейтенант Кабанков, - представился он, однако, вполне вежливо. - Комиссар второй эскадрильи.

Лунин пожал ему руку и назвал себя.

- Вы к капитану? - спросил Кабанков.

- К капитану Рассохину, - сказал Лунин.

На маленьком твердом лице Кабанкова опять мелькнуло выражение досады. "Я, кажется, не во-время", - подумал Лунин.

- Вы из дивизии, товарищ майор? - спросил Кабанков, медля у входа.

- Из дивизии, - ответил Лунин и сразу почувствовал, что Кабанков неверно его понял. Он хотел сказать, что приехал из штаба дивизии, а Кабанков решил, что он - представитель штаба дивизии. Но поправиться Лунин не сумел.

Кабанков повел его вниз, толкнул дверь, провел темным подземным коридором, пол которого был устлан досками; под досками хлюпала вода. Кабанков открыл еще одну дверь, и они очутились в маленькой комнате, тускло освещенной керосиновой лампочкой с закопченным стеклом, висевшей на стене. Сладковато пахло сосновой смолой. Потолок был низок, Лунин почти задевал его фуражкой. Комната имела и вторую дверь, и два летчика в комбинезонах стояли возле этой двери и хмуро прислушивались к тому, что за ней происходило. При появлении Кабанкова и Лунина они обернулись.

- Кабанок, ты видел его? - шёпотом спросил один из них, мальчик лет девятнадцати, простодушный на вид, с круглыми, девичьими щеками.

Кабанков кивнул.

- Правда, что он прожил еще минут двадцать?

- Не знаю... Минут восемь, может быть....- шёпотом ответил Кабанков, подходя к двери. - Он захлебнулся кровью. У него грудь прострелена навылет в двух местах. Когда его вынимали из самолета, кровь била между губами фонтаном.

- Он помнил что-нибудь? - спросил молоденький летчик с детским любопытством.

- Ничего не помнил, - ответил Кабанков.

- Перелетел через море с простреленной грудью! - сказал молоденький летчик. - Шел прямо за капитаном и Серовым и ни разу не сбился. Я видел, я сзади всех шел, за Байсеитовым. А ведь он уже умирал...

- Техник его на аэродроме только тогда начал догадываться, когда увидел, что он идет на посадку, не выпустив шасси, - сказал второй летчик, доселе молчавший.

Это был человек несколько постарше, высокий, худощавый, слегка сутулившийся, с добрым, грустным и умным лицом.

- Круг над аэродромом сделал правильно, но шасси не выпустил и самолет посадил на брюхо, - продолжал он. - Шасси у него в порядке - значит, просто сил не хватило. Он потерял сознание только когда посадил. Замечательно посадил! Костыль немного сбил в сторону. Техники за ночь исправят, и к утру самолет будет цел.

- Всё равно летать на нем некому, - сказал Кабанков.

Он слегка приоткрыл дверь и заглянул в щелку. Все сразу замолчали. Он приоткрыл дверь шире.

Лунин тоже заглянул в дверь и впервые увидел капитана Рассохина.

Рассохин сидел за столом. На столе стояла большая керосиновая лампа, и лицо его было хорошо освещено. Широкие скулы, рыжие брови, шероховатая кожа с крупными веснушками - из тех лиц, которые называют конопатыми. К маленьким, подвижным, широко расставленным голубым глазам со всех сторон сбегались сухие, как щепочки, морщинки. Ему, пожалуй, лет тридцать. Деревенское, крестьянское лицо. И в то мгновение, когда Лунин его впервые увидел, на. этом лице было только одно выражение - бешенство.

Появившихся в дверях Кабанкова и Лунина Рассохин не заметил, - может быть, потому, что слишком яркий свет лампы на столе мешал ему. Он глядел только на человека, стоявшего перед ним по другую сторону стола. Глядел с бешенством.

Это был смуглый красавец, сухощавый и прямой, горбоносый, черноволосый, с черными бровями, сросшимися на переносице. Из-под этих бровей он прямо смотрел в лицо Рассохину. В руках он держал свой лётный шлем, теребил и мял его. Каждые полминуты он оглядывался, словно боялся, что кто-то стоит у него за спиной, хотя за спиной у него никого не было.

- Ты бросил его аккуратненько, - говорил Рассохин, с ненавистью глядя ему в лицо. - Ты его ведомый и должен был смотреть, чтобы никто не зашел к нему в хвост. А ты аккуратненько бросил его.

- Я сбил "Юнкерс", - сказал горбоносый, глядя на Рассохина прекрасными, слегка навыкате глазами.

- Плевать я хотел, что ты сбил "Юнкерс!" - крикнул Рассохин. Он побледнел от гнева, и все щербинки у него на лице стали еще заметнее. - Ты погнался за "Юнкерсом", а его застрелили. Не бывает таких случаев, когда можно оставить ведущего! Не бывает!

- Я сбил "Юнкерс", - повторил горбоносый упрямо и обернулся.

Он, видимо, уже очень много раз повторял эту единственную фразу.

Рассохин ударил веснушчатым кулаком по столу. Он хотел крикнуть, но бешенство перехватило ему горло, и он почти прошептал:

- Пошел вон!

Горбоносый свернул свой кожаный шлем в жгут и вышел из комнаты, протискавшись между Кабанковым и Луниным.