Хелена фон Цвейгберг - Любовь к жизни

И вот мы у адвоката: Мари Димберг, Микке и я. И тут Микке сказал, что не сможет заявить то, о чём просит Силберски. Подобная ложь представлялась ему абсурдной, ведь наши отношения вовсе не такие. Да и глупо врать, если хочешь уличить газету именно во лжи.

Мы заплатили несколько сотен тысяч крон за попытку привлечь «Экспрессен» к суду, но в итоге решили не продолжать борьбу. Мы могли потратить не меньше пяти лет, в течение которых к этой ситуации пришлось бы возвращаться снова и снова.

История с «Экспрессен» обернулась крупными расходами и оставила неприятный осадок. Мы и сегодня считаем, что бывший главный редактор Отто Шёберг нанёс нашей семье огромный ущерб – и при этом ни разу даже не попросил у нас за это прощения. Мы были ужасно растеряны, находились в отчаянии и совершенно не нуждались в том, чтобы нашу семью использовали для увеличения продаж.

В ту пору мы не знали, выживу ли я. Я старалась не думать об этом, а Микке изо всех сил пытался сжиться с этой мыслью. Но факт остаётся фактом: чёртов рак не распространился по всему моему телу. Микроскопический лучик надежды – вот всё, благодаря чему мы продолжали жить. Быть может, именно поэтому мы так отреагировали на ложь «Экспрессен». Эта ложь показала меня в куда более удручающем состоянии, чем было на самом деле, и у окружающих пошатнулась вера в благоприятный исход.

От этого становилось очень больно.

Даже во время болезни я не забывала о творчестве. После операции прошло совсем немного времени, а мы с Микке уже выпустили альбом «The Change» [13] С англ. «Перемена». – Прим. пер. . Работа над ним началась ещё до того, как я заболела, и мы даже успели записать кавер-версию на песню «The Good Life» [14] С англ. «Прекрасная жизнь». – Прим. пер. .

И теперь речь шла о том, чтобы вернуть свет и позитив в нашу полную трагедии жизнь.

Звукорежиссёр Леннарт Эстлунд, с которым мы сотрудничали, просто потрясающий. Мы вообще не говорили с ним о болезни, хотя Микке приходилось чуть ли не одновременно звонить врачу и следить за аккордами. Работа над альбомом стала для нас своего рода зоной свободы. Я и сегодня считаю, что эта пластинка – один из наших лучших совместных проектов. В текстах песен говорится о радости, которую испытываешь от того, что живёшь, – и это чистая правда. В непроглядной тьме нам удалось сделать светлый альбом. Один из самых депрессивных текстов – вот этот [15] Приведён текст заглавной песни альбома – «The Change». – Прим. пер. , но в нём очень точно описаны мои чувства:

Даже сейчас мне кажется, что эти слова идеально отражают то, что я тогда чувствовала. Отчаяние, любовь, растерянность и вместе с тем огромную жажду надежды и стремление впустить в нашу жизнь хотя бы один лучик света.

Как бы плохо мне ни было, я всегда старалась сохранять своё творческоё «я».

Микке заботился обо мне круглые сутки – возил меня в больницу, напоминал о рекомендациях врачей.

Новость о моей болезни распространилась по всему миру. Поклонники прислали список, в котором были собраны имена тех, кто молился о моём здоровье. Это письмо – одно из самых ценных для меня, я даже поместила его в рамочку. Оно невероятно много для меня значило.

Находились также те, кто предлагал альтернативные методы лечения. «Отправьте 20 000 долларов на этот счёт и проглотите вот этот порошок». Примерно такие были советы.

С нами даже связался некий египетский врач из китайского университета. Микке позвонил онкологу Стефану Эйнхорну узнать, что он обо всём этом думает. По словам Стефана, тот человек как-то читал лекции в Каролинской больнице, но оказался обыкновенным аферистом.

Помню, Стефан Эйнхорн попытался нас утешить и поведал о своём отце, страдавшем от рака. Ему давали не больше года, но в итоге отец Стефана даже пережил доктора, который поставил ему страшный диагноз. Стефан говорил: никогда не знаешь, сколько у тебя осталось времени. И всё-таки подобное едва ли было утешением. Нам бы хотелось услышать, что можно выпить чудесную таблетку и излечиться. Это единственное, что было нужно.

Но Стефан хотя бы попытался заставить нас взглянуть на жизнь другими глазами. Он лишь хотел как лучше.

Мы обратились в Видарскую клинику – это антропософская больница, в которой лечат онкологию. Однако их методы напомнили нам терапию в хосписах. Пациенты в основном посвящали себя разного рода творчеству.

Тамошний врач оказался ужасным человеком. Он принялся меня отчитывать, будто я сама виновата в своей болезни. Если опухоль выросла в моём теле, то именно я несу за это ответственность. Каким-то образом я будто бы вызвала её сама. Я была сломлена. Я нуждалась в добрых людях, а он был суров и полон осуждения. Он утверждал, что я испортила свою иммунную систему, в том числе употребляя алкоголь. Ни за что не забуду его. Я никогда не испытывала такого отчаяния, как в тот день, когда слушала его монолог.

Так или иначе он выписал какой-то экстракт, который можно было получить только в местечке Йерна. За этим лекарством мы то и дело посылали такси, и каждый раз это обходилось нам в несколько тысяч крон, ведь поездка туда занимала три часа. Но в моём положении было не до капризов: делаешь то, что тебе велят.

Микке делал всё возможное – он буквально рыл носом землю. На его письменном столе лежала куча разных бумажек, которые никому не дозволялось трогать.

Он связался с онкологом из США и выслал ему мои рентгеновские снимки. Нас попросили приехать. Больница находилась в Хьюстоне, в штате Техас. Но тут я сказала твёрдое «нет». У меня просто не было сил – всё это было уже чересчур. Я просто хотела тишины и покоя, а не носиться туда-сюда.