Филип Дик - Блуждающая реальность

Чикаго: здесь 16 декабря 1928 года я родился. Холодный город, родной дом гангстеров, – но настоящий, и я это ценил. К счастью, отец с матерью перевезли нас в Калифорнию, на берег Залива, и там я узнал, что на свете случается и хорошая погода – причем даже чаще, чем плохая. Так что, как и большинство калифорнийцев, я не родился в Калифорнии, а туда переехал (в возрасте примерно года, если быть точным).

Что из тех времен можно припомнить как свидетельство, что однажды я стану писателем? Моя мать (она еще жива) писала и подавала литературные надежды. У нее ничего не вышло. Но она научила меня восхищаться книгами… в то время как для отца не существовало ничего, кроме футбольных матчей.

Их брак не продлился долго: когда мне было пять, они разошлись. Отец переехал в Рино, штат Невада, а мы с матерью – и еще дедушка, бабушка и тетя – остались в Беркли, в нашем большом старом доме.

Главной моей любовью тогда были ковбойские песни. В сущности, музыка всегда играла большую роль в моей жизни. Но в те дни – когда мне было шесть – я носил ковбойский костюм и слушал ковбойскую музыку по радио. Музыка и газетные комиксы составляли весь мой мир.

Странно подумать, что ребенок мог расти во времена Депрессии и ничего о ней не знать. Тем не менее я никогда не слышал этого слова. Знал, разумеется, что у матери постоянно туго с деньгами, но не делал из этого никаких выводов. Я ощущал мрачность городских улиц и домов, однако объяснял это тем, что все машины здесь черные. По улицам словно катила огромная, нескончаемая похоронная процессия.

Были у нас и развлечения. Зимой 1934 года мы вдвоем с матерью переехали в Вашингтон, округ Колумбия. Тогда я вдруг узнал, что такое по-настоящему ужасная погода… и все же нам там очень нравилось. Зимой мы катались на санках, летом – на «флексиз» [14] Колесные сани. . Лето в Вашингтоне – кошмар неописуемый. Наверное, я слегка съехал – от лета в элегантном сочетании с тем, что у нас с матерью не было своего жилья. Жили мы у знакомых. Год там, год здесь. Я с этим не справлялся (а какой семилетка справился бы?), и меня отправили в спецшколу для «трудных» детей. В интернате я ничего не ел и быстро терял вес. Однако именно там начался мой путь писателя – точнее, сперва поэта. Я сочинил свое первое стихотворение:

В Родительский День этот стишок вызвал настоящий фурор, и моя судьба была решена (хотя в то время, разумеется, об этом никто не подозревал). Дальше наступил довольно долгий период, когда я не делал почти ничего, только ходил в школу – терпеть ее не мог! – возился с коллекцией марок (она и сейчас у меня) и занимался разными мальчишескими делами: мраморные шарики, карточки, да еще комиксы, которые тогда только начали выходить регулярными выпусками: и Tip Top Comics , и King Comics , и Popular Comics [15] Tip Top Comics (1934–1954) – сборник газетных стрипов, выпускавшийся United Feature Syndicate. King Comics – сборники стрипов из газет синдиката Херста King Features, основанном в 1914 году. Popular Comics (1936–1948) – сборники комиксов компании Dell Comics. . Получая каждую неделю по десять центов, я сперва запасался сладостями (вафли «Некко», плитка шоколада, мармелад), а потом покупал Tip Top Comics . Взрослые презирали комиксы, верили и надеялись, что сам такой формат скоро исчезнет. Но этого не произошло. А еще среди газет Херста [16] Уильям Рэндольф Херст (1863–1951) – американский медиамагнат, основатель холдинга Hearst Corporation, ведущий газетный издатель. Создал современную индустрию новостей. была одна, The American Weekly , полностью посвященная разным жутким историям, и по воскресеньям там печатали рассказы о живых мумиях, затаившихся в гробницах, о затерянной Атлантиде и Саргассовом море. В наше время мы бы все это назвали псевдонаукой, но для середины тридцатых выглядело вполне убедительно. Я мечтал найти Саргассово море и затонувшие корабли, где в каютах покоятся скелеты, а трюмы набиты пиратским золотом. Теперь понимаю: я был обречен на неудачу уже тем, что нет никакого Саргассова моря – во всяком случае, нет кладбища нагруженных золотом испанских кораблей. Ну и довольно о детских мечтах.

Примерно в 1939 году мы с матерью вернулись в Беркли и завели первую кошку. Мы жили на холмах Беркли, которые в наши дни в основном пустуют. Повсюду шуршали мыши, так что без кошки было не обойтись. Я начал считать котов и кошек неотъемлемой частью домашнего хозяйства – и с тех пор только укрепился в этом мнении (сейчас у нас с женой их двое, но кот Уиллис стоит пятерых обыкновенных котов – позже расскажу).

Примерно в это же время я открыл для себя книги про страну Оз. Страстно хотел прочесть их все, хоть окружающим мое увлечение казалось пустяковым. Библиотекари надменно отвечали: «Сказок не держим», – считалось, что сказочные книги могут увести ребенка в мир фантазий и помешают ему приспособиться к «реальной» жизни. Но увлечение страной Оз положило начало моей любви к фантастическому и чудесному, а затем и к научной фантастике.

Первый научно-фантастический журнал я открыл для себя в двенадцать лет… Назывался он Stirring Science Stories и состоял, кажется, из четырех историй. Редактором был Дон Уоллхейм, который позже (в 1954 году) купил мой первый роман… и еще немало последующих. Наткнулся я на него случайно: искал Popular Science . Меня поразило название. Рассказы – и о науке? Я мгновенно узнал ту магию, с которой уже встречался в книгах о стране Оз, только связанную не с волшебными палочками, а с наукой, отнесенной в будущее, где, как всем известно, она будет играть в нашей жизни все более и более важную роль. Так или иначе, в моем представлении магия равнялась науке… а наука (из будущего) – магии. Я и сейчас не утратил такой взгляд на вещи; а предсказание, что со временем наука будет становиться для нас все важнее (помните, мне тогда было двенадцать), к добру или к худу, сбылось. Что ж, ставлю на то, что наука нам поможет. Ее угрозы не слишком меня беспокоят – не пугает даже оскал водородной бомбы. Не стоит забывать: наука спасла больше жизней, чем отняла.

В старших классах у меня появилась первая подработка – в магазине приемников и грампластинок: я подметал, вытирал пыль, но никогда-никогда не разговаривал с покупателями. Всплыла моя давнишняя любовь к музыке, и я принялся исследовать безбрежные музыкальные просторы: к четырнадцати годам узнавал на слух буквально любую симфонию или оперу, любой классический мотив, который мне напевали или насвистывали. Благодаря этому я повысился до перворазрядного продавца грамзаписей. Музыка и грамзаписи стали моей жизнью: этому я планировал посвятить будущее. Шаг за шагом, ступенька за ступенькой – я наконец стану управляющим, а потом, может, и владельцем магазина грампластинок! О научной фантастике я и думать забыл, даже больше ее не читал. Она, как радио-сериал Jack Armstrong, the All – American Boy! , заняла свое место среди прошедших детских увлечений. Однако писать мне по-прежнему нравилось: я писал рассказики и надеялся продать их в The New Yorker (это так и не удалось). А тем временем жадно поглощал современных литературных классиков: Пруста и Паунда, Кафку и Дос Пассоса, Паскаля – но тут мы переходим к более старой литературе, и список может тянуться до бесконечности. Скажем просто: литературу я изучил от «Анабасиса» до «Улисса». Я учился не на научной фантастике, а на произведениях серьезных авторов, признанных во всем мире.