Павел Даньшов - Воспоминания. Коллективизация. Война. Послевоенное время

А я об те поры как раз в возраст вошел, в призывной. Так что призвали меня вовремя – неизвестно, как бы оно иначе сложилось.

Чего уж там, служба моя продвигалась хорошо: и работа в колхозе неплохо построила тело мое, да и спорт я уважал. Ещё и убежденным комсомольцем был, активным, искренне верующим в победу коммунизма. В результате командование решило рассмотреть меня как кандидата на присвоение звания и на должность младшего политрука. Но не сразу. После тщательной проверки. Отпускают меня в краткосрочный отпуск домой. И в сопровождение направляют со мной политработника части…

Прибывши к нам в колхоз, политработник сразу к нам в избу – с родителями беседовать. Отец мой, Иван Ефимыч, в сенцах меня придержал: слышь, гость-то высокий, в форме – может, бутыль самогона на стол поставить? Я аж напугался: да ты что!? Никак невозможно! Строго с этим делом было тогда – задолго еще до Горбачева с его «казнью винограда» и прочими чудесами…

Ну, поговорили мои с высоким гостем. А потом подался он в правление – побеседовать обо мне, грешном, с парторгом и с председателем… Как вернулся – по лицу его ясно было: полученной характеристикой на красноармейца Даньшова удовлетворен.

Заночевали мы у нас в хате. Политработника устроили спать на сундуке. Ну, тут без малой оказии не обошлось: клопы высокого гостя малость заели… однако характеристики мне это происшествие не испортило.

Воротились мы в часть, и вскоре стал я младшим политруком по званию и по должности. С кубиками в петлицах. В этой должности и участвовал я в вводе Красной Армии на территорию Бессарабии – то есть когда Красная Армия занимала часть тогдашней Румынии. Нес я службу – это происходило в сороковом году уже – на самой западной границе, в гарнизоне города Черновцы. Часть наша относилась к пограничному управлению – то есть к энкавэдэшному.

Тогда до нас – командиров и личного состава – доносились и строжайше требовались к исполнению правила поведения с местным населением (украинским, румынским, закарпатским, гуцульским). Предписывалось нам быть исключительно вежливыми, корректными, доброжелательными. К примеру, если, мол, благодарные селяне приносят к движущейся колонне красноармейцев корзину фруктов, то можно с поклоном взять одно яблочко сверху, и не более того. Вести себя надлежало дружелюбно, сдержанно. Только вот ответно местное население относилось к нам по-разному…

В гарнизоне Черновцов нес я службу с сорокового по июнь сорок первого, туда же приехала жена с двумя дитями – с тобою малым и с братом твоим старшим, Саньком. Тебе тогда было четыре года, Саньку – шесть.

Матери гарнизонная жизнь сразу не понравилась – хотя это и городок, и условия – с деревенскими не сравнить. А она словно сердцем почуяла: холодно тут, опасно. Порядки гарнизонные, возможность ходить в Дом офицеров, носить городские наряды, туфли с каблуками – всё это ей не по душе пришлось. Правду сказать если, то отношение к нам местного населения было сильно разное: с одной стороны, часть населения воспринимала приход Красной Армии положительно, но были и неприятные моменты. То есть могли на рынке и разведенную известку в молоко подмешать, для того чтобы дети потравились. Один случай был: жена командира на рынке купила молоко, отравленное каким-то сильнодействующим ядом. Её муж это молоко выпил и погиб, известие разлетелась по всем остальным семьям офицеров…

Мать говорит, что в тот день она молоко покупала, да не пил его никто – я вовремя прибежал из части, успел предупредить. Но она об тот час уже взболтала сливки и ложку облизала. И потом долгие годы желудком маялась…

А война моя началась ранним утром 22 июня сорок первого года – мы ж пограничная часть. Гарнизон Черновцов оборонял мост через реку Прут. К обороне мы были подготовлены хорошо: немцы не планировали брать Черновцы лобовым ударом, а просто обошли гарнизон слева и справа. Гарнизон держал оборону вплоть до 28 июня: и сил и средств было достаточно для перехода в контрнаступление. Ждали приказа о наступлении – настроение было «бить врага на чужой территории». Однако же вместо этого с некоторым запозданием пришел приказ отходить: на флангах до 28 июня немец продвинулся уже глубоко в тыл гарнизона наших Черновцов…

Упорная и успешная оборона нашего участка границы до 28 июня дала возможность эвакуироваться мирному населению. И мать твоя с вами, двумя малолетками, в путь отправилась. Дорога неблизкая была: через Киев, до Москвы и дальше, до Рязани, под бомбежками, долго… На всё это путешествие ушел примерно месяц. Сам же рассказывал, что помнишь звук бомбежки… помнишь, что в этом случае либо поезд останавливался и все разбегались подальше от железнодорожного полотна, либо, если всё это происходило на ходу, то мама просто клала вас с братом на пол и прикрывала собою сверху, ровно птица – в надежде, что осколками не посечёт…

Итак, 28 июня гарнизон Черновцов получил приказ отходить. Однако же организованно отходить, находясь уже в глубоком тылу немецких войск, получалось плохо. Часть попала в окружение, в одиночку и мелкими группами бойцы пробивались к своим. И вот, в ходе отступления я вместе с другими красноармейцами угодил в плен. Буквально несколько дней пробыл я в плену. При конвоировании колонны пленных нам разрешили напиться из речки, народ бегом бежит к воде, потому что жажда умучила, некоторая суета и… Почудилось мне, что конвойный махнул мне эдак головой: дал вроде знак какой. А рядом совсем – поле с молодым подсолнечником. Ну, махнул головой – и демонстративно отвернулся. Верней всего, почудилось это мне, конечно… Но терять времени я не стал: рванул в подсолнухи, залег. Лежу-не дышу, только зеленые стебли над макушкой, ровно в детстве, колышутся. Полежал я эдак, дождался, пока колонна отойдет – счастье моё, что пленных всякий раз никто не пересчитывал – и потом стал пробираться к своим в одиночку.

На каком-то из хуторов обменял военную форму на гражданскую одежду, то есть на штаны с рубахой и пояс – и босиком, под видом крестьянина, возвращающегося с работ, просто пошел по дорогам. Хоронился б по лесам да полям – слишком бы долго вышло, а я спешил. К своим.

Один раз остановил меня… ну, не немецкий патруль, а просто солдатня: кто, мол, таков, откуда-куда идешь? Осмотрели руки. А руки у меня в мозолях, твердых, что копыта лошадиные. Это дело на самом деле было от турника… но мозоли от турника и мозоли от косы – они, на счастье мое, примерно одинаковые. Сказал, что крестьянин, что ходил на заработки. Решили проверить крестьянство моё: дескать, вон лошадь, почисть. Ну, я сельский житель, почистить лошадь – задача понятная. Проявил квалификацию, увидели немцы, что и правда крестьянин. Отпустили. В сорок первом году было еще так – не шибко жестко по отношению к местным.