Нина Медведская - Жена художника

Когда девчата работали на верху стога, ветер раздувал их длинные юбки, а мужики внизу хохотали. Было и тяжко. Ведь в те времена штанов бабы в деревне не носили. И когда у девчат шли месячные, они надевали 3–4 ситцевых юбки. Одну заталкивали между ног, потом поворачивали ее несколько раз. А затем втихаря снимали, прятали до стирки и использовали следующую.

Историю замужества мама подробно не рассказывала. Но, кажется, она любила одного, а выдали за другого, Василия Филиппова. На свадьбе сказала ему: «Кури!» – Так он и начал курить навсегда. Зубы плохие были, почти все потерял к концу жизни. А человек был очень умный, добрый, работящий. Повезло маме. А уж как детей и внуков любил! Еще отец по молодости плясал замечательно, азартно, удало, выходил в круг на сельских гулянках и давал жару!

Село наше было среднего достатка, не было богатых. Лучше жили крупные семьи, где было больше работников. Мы в детстве не голодали. Когда началась коллективизация, отец принимал в ней участие: носил наган, часто не ночевал дома. Но так случилось, что в 32 году мы были вынуждены уехать. Оставаться было нельзя, чтобы не подвергать семью опасности. Помню, как переживала мама, что папу могут арестовать. За что – неизвестно. Часто у разных домов останавливался черный воронок, и людей увозили. Среди них были и наши знакомые. Теперь их называли «врагами народа».

В 34 году дед Иван Васильевич уехал в Ярославль. Родители отца умерли. Брат отца Александр уехал в Ленинград. В селе осталась из родни одна Нюра – Анна Михайловна. Мы с мамой и сестрой Лилей часто ездили к ней в гости. Встречались с двоюродными сестрами Ниной и Галей, которые жили в городе Комсомольске Ивановской области. Это дети папиной сестры Прасковьи Михайловны. Поселились мы в селе Палкино, в самом конце, и видели, как мимо нас проезжали подводы с людьми, слышался плач.

Мы часто переезжали. Жили в Парфеньево, Мантурово, в Нее, снова в Палкино. В Мантурово я пошла в первый класс. Нас было в классе 20 человек. Шесть – восьмилетние, остальные – старше. Помню, просила у мамы 20 копеек, чтобы купить 50 граммов конфет-подушечек. А отец, возвращаясь из командировок, привозил нам тряпичные куклы с пуговицами вместо глаз.

Я всегда любила учиться и успевала отлично. В школе на всех вечерах, утренниках читала стихи. Говорят, это у меня хорошо получалось. А вот петь совсем не умела, не было слуха. Зато у мамы был хороший голос, но как замуж вышла, петь перестала (так внукам рассказывала). В Мантурово мне запомнилась наша коммунальная квартира. В праздники все соседи собирались вместе. Но все было очень тихо, без лишних разговоров. Все боялись, а чего – не знали сами. Рядом жил одинокий мужчина, которому я очень нравилась, тогда девятилетняя девочка. Приходя домой, он часто заходил к нам, приносил мне гостинцы. Подгадывал, чтобы мама была дома, похоже, он больше ей симпатизировал. Но не признавался в этом.

У нас подрастала моя сестра Лиля, которой шел третий год. Она была доброй девочкой, со всеми делилась игрушками. Рядом в отдельной квартире жил служащий с достатком, и у него была такая же дочка, как Лиля. Девочка много кричала, капризничала, родители с ней не справлялись и часто приходили к нам и звали Лилю на помощь. Просто смех, как один ребенок усмирял другого.

В третьем классе я училась в Палкино, куда мы снова приехали и жили до 40 года. Я опять закончила третий класс лучше всех. В это время пришла разнарядка послать в Артек лучшую ученицу начальных классов. Учительница поспешила сказать, что это буду я. Каково же было мое удивление, когда путевку отдали девочке, которая училась намного хуже меня. Причину нам не объяснили. Меня это сильно огорчило, душила обида из-за несправедливости. Наверное, моя хорошая учеба никому не нужна.

У отца произошли изменения в работе. Раньше он был счетоводом, а его назначили бухгалтером, хотя он имел только начальное образование. Мама работала уборщицей. Шли трудные 35–38 годы. Многих арестовывали. Мы ни в чем не были виноваты, но ждали нехорошего. Мы были настолько напуганы, что боялись громко разговаривать, рано ложились спать. Мама просила, чтобы мы молчали, убирала все бумажки, чтобы ничего не потерялось, боялась каждого шороха, петь совсем перестала. Я спрашивала: «Почему ты не поешь?» Она отвечала: «Сейчас не до пения».

В 39 году папу Васю послали на курсы бухгалтеров в Ленинград на 4 месяца, которые он успешно закончил. Мы получили от него письмо, где отец, предлагая нам право выбора, перечислял места своей будущей работы. В списке били: Буй, Шарья, Галич (это малые города Костромской области), Свердловская область, Ворошилов и много других мест.

Я в то время заканчивала пятый класс и была в семье самой грамотной. Взяла карту Советского Союза и начала искать все эти места, что были в письме. Выбрала Ворошилов. Но не тот, который на Дальнем Востоке (в ту сторону, так далеко я не смотрела), а тот, что на Украине – Ворошиловград. Решила, что это одно и то же. А там тепло, фрукты, овощи. Но там нет леса, о чем я не подумала. Ведь папа учился на специалиста по лесной промышленности. Мы сообщили отцу, что выбрали Ворошилов. Он не стал возражать и купил билеты на поезд себе и семье. Когда он приехал домой, сказал, что очень удивлен нашему выбору, потому что Ворошилов – на Дальнем Востоке. Мы – в рев, но было уже поздно что-то менять.

Папа уехал сразу, а мы – в июле, когда я закончила школу. Ехали в общем вагоне 12 суток, сундук сдали в багаж. В поездке голодали, ибо мама боялась выходить из вагона на станциях и мне не разрешала. Покупали из еды то, что приносили в вагон. C собой взяли немного вареной картошки, лук и яйца.

Папа нас встретил в Спасске, получив багаж, мы поехали на грузовой машине в село Успенка (Кировка сегодня), где мы прожили с 40 по 44 год. Папа работал бухгалтером в Леспромторге. А что нас ждет в далеком краю, мы не знали. Какие здесь люди, какие отношения между ними. Ведь там, где мы жили, в Ярославской области, мы мало общались с другими семьями, говорили тихо, всегда чего-то боялись.

Здесь мы заметили, что люди ведут себя свободнее, больше общаются. Нам, детям, это тоже передалось. Я пошла в шестой класс, где было 30 человек.

Мы сняли квартиру в частном секторе – комнату 15 метров. Хозяева разрешили нам за деньги брать овощи в огороде. Отец купил по случаю ведро меда. В то лето мы впервые вдоволь наелись помидоров, кукурузы, даже арбузов. А там, где мы жили раньше, помидоры не зрели на грядках, а дозревали в валенках, на печке, на полатях. Мама сначала не ела помидоры, боялась отравиться.

В Кировке было много ничейных садов. Раньше у всех были большие участки с садами, богатыми сливами, яблоками, грушами, ягодами. По постановлению правительства в поселках каждой семье положено было 15 соток вместе с домом и хозпостройками. Землю перекроили и излишки отобрали. А поскольку отдать их было некому, они стояли бесхозными. Картина была ужасная: все село зияло этими неухоженными участками. А там продолжали плодоносить деревья, вот мы туда и лазали. Никто не гонял детей, пусть едят, не голодают. Политика была такова – пусть никому не достанется, лучше пропадет, только не тем, кто раньше обрабатывал, садил, ухаживал за землей.