Николай Палибин - Записки адвоката. Организация советского суда в 20-30 годы

Функции их никому не были известны, но чоновцы даже имели винтовки. В 1923 году в станице был украден у кого-то мешок пшеницы. Подозрение пало на одну вдову, мать троих детей. Поймав в степи дочку этой вдовы, бывший начальник чоновцев стал ее допрашивать. Та не созналась. Чоновец стал бить ее кнутом, но признания так и не получил. Тогда он связал ее ноги возжами и опустил в степной колодец вниз головой, затем извлек ее оттуда, посиневшую, с рубцами от кнута на теле, и тут уже девочка «чистосердечно» призналась в краже и указала на мать. Сев на фуру, чоновец погнал в станицу и подъехал к хате подозреваемой. Та сидела на завалинке. Чоновец вскинул винтовку и выстрелил. Пуля попала в печень, и в страшных мучениях женщина на заходе солнца умерла. Две девочки, бывших дома, от ужаса спрятались в русской печи и закрылись заслонкой. Убийца произвел обыск в хате, но никаких следов кражи не обнаружил. Он добрался и до русской печи, вытащил оттуда обезумевших девочек, при допросе порвал на них одежду, вырвал часть волос, и девочки «сознались».

Это преступление было совершено не в эпоху военного коммунизма, а при НЭПе, но судебное расследование не начинали два года, так как обвиняемый был связан с ГПУ. По той же причине я и проиграл это дело. Как же суд вышел из положения?

В Уголовном кодексе РСФСР [1] Здесь и далее мы ссылаемся на кодексы с изменениями на 1 октября 1934 года, изданные Государственным издательством «Советское законодательство» (Москва, 1934). есть статья 8-я, согласно которой суд может признать обвиняемого виновным, но наказанию не подвергать:

«Если конкретное действие, являющееся в момент совершения его… преступлением, к моменту расследования его или рассмотрения в суде потеряло характер общественно опасного вследствие ли изменения уголовного закона или в силу одного факта изменившейся социально-политической обстановки, или если лицо, его совершившее, по мнению суда к указанному моменту не может быть признано общественно опасным, действие это не влечет применения меры социальной защиты к совершившему его».

Против этого закона нельзя спорить. Он разумен и логичен; и присяжные заседатели старого суда оправдали бы обвиняемого, если бы налицо были соответствующие закону обстоятельства. Но картина пыток и убийства были на суде установлены с полной точностью. Кроме того была приподнята завеса над прошлой жизнью и деятельностью обвиняемого. В старое время он был конокрадом. Где-то около города Ейска он был при погоне ранен казаками из дробового ружья в лицо, но сумел ускакать. Так он потерял глаз и получил шрамы. Выяснению этих обстоятельств советский судья всячески препятствовал не по-старому, а по-новому, советскому, принципу: «пойман, но не вор». Все же судья должен был признать, что обвиняемый пострадал от казаков, но «ложно». Суд применил указанную выше 8-ю статью и признал этого убийцу невинной женщины, истязателя детей и конокрада социально неопасным, а потому никакому наказанию не подверг. Так преломлялись советские законы в жизни и в практике суда. Вот почему советскую теорию и философию права нужно изучать не по печатным кодексам, а именно по судебной практике.

Какова же была судьба моего судебного иска? Казалось бы, что раз обвиняемый был признан виновным, иск должен был быть удовлетворен. Но нет. Мне было предложено обратиться в тот же суд с тем же иском, но в общегражданском порядке, «для уточнения размеров иска», как было указано в приговоре суда. Так обычно делалось в больших делах, где требовались сложные расчеты, подчас экспертиза. Я был, конечно, возмущен этим приговором, но мне, как гражданскому истцу, был отрезан путь к обжалованию, так как в иске мне не было отказано. Вопросы же о виде, размерах и формах наказания – прерогатива государственной власти в лице прокурора; и гражданского истца эти вопросы не касаются. Прокурор в деле не участвовал. Когда по мнению прокурора нарушается «революционная законность», которую он считает нужным поддерживать, прокурор, утверждая обвинительное заключение, пишет: «Дело слушать в моем присутствии». Здесь же «революционная законность» нарушена, видимо, не была, и прокурор отсутствовал. Взволнованный этим бессудием до глубины души, я все же подал кассационную жалобу в Кубанский окружной суд (апелляционного обжалования в советском суде нет). Я ссылался на бюрократизм и волокиту в течение двух лет по столь очевидному делу об алиментах и коснулся существа приговора. Кассационная коллегия определила: «Приговор утвердить и кассационную жалобу оставить без последствий, так как в деле не усматривается нарушения процессуальных норм. Что же касается применения статьи 8-й УК РСФСР, то внутреннее убеждение судей кассационной проверке не подлежит».

Итак, все было правильно, все по закону. Да, по закону, действительно, приговор был вынесен верно. А по существу это было издевательство. И народный суд, и кассационная инстанция знали о заинтересованности в этом деле ГПУ, и поэтому проигрыш его истцами был обеспечен. А мои доверители, опасаясь оставшегося на свободе убийцы, отказались от дальнейшего ведения дела.

Это было в расцвет эпохи НЭПа, когда уже появились печатные кодексы и, казалось, должна была установиться законность. Но с развитием и углублением социализма все кодексы советских законов вместе с различными принципиальными установками, придающими им внешне серьезный юридический смысл, очень быстро отмирали, и на их место приходил, например, утвержденный Сталиным Колхозный устав и уголовный прейскурант с дополнениями, новеллами и разъяснениями: «что-почем». Хозяйственная и экономическая жизнь страны, находящаяся всецело в руках производственных и торгующих государственных и лжекооперативных организаций, постепенно стала регулироваться циркулярами, инструкциями и ведомственными распоряжениями; и ссылаться где-нибудь в арбитраже, разбирающем спор между двумя организациями, на Гражданский кодекс считалось неприличным. Население, конечно, видело все это бесправие, но жаловаться было некому. «Эх, было бы мне идти с Антоном Ивановичем, да уж теперь поздно», – эта фраза вырвалась у секретаря Курджипского станичного Совета, бывшего красного партизана эпохи гражданской войны, когда народный судья дал ему три года тюрьмы за незначительную ссору с председателем Совета, членом партии. Антоном Ивановичем был, разумеется, генерал Деникин.

Это было время, когда уже начались гонения на красных партизан за то, что они имели слишком много прав и слишком много говорили. В ходу была их летучая фраза: «За что боролись, на то и напоролись». Их «народный герой», казак станицы Полтавской – Ковтюх, описанный Серафимовичем в книге «Железный поток», был расстрелян, хотя и был командиром дивизии. Сословие красных партизан было упразднено, а красные книжки – отобраны. Это произошло примерно тогда же, когда было ликвидировано и общество бывших политкаторжан. И остались просто каторжники, в руках которых сосредоточилось «мирное строительство» социализма.

Читать дальше