А. Никифоров - Служить театру честно. Записки артиста Мариинского театра

Еще помню один маленький эпизод, когда мы жили в Чкалове. Тогда там лежал снег – белый-белый, машин ведь не было. Бывало, только одна телега за день проедет по нашей улице. В тот день мы все были дома, и тут дед в окно увидел отца, которого на десять дней отпустили в увольнение из армии. Дед, который сидел в этот момент и брился, как увидел отца в окно, так и выскочил в рубахе и кальсонах босиком на улицу, побежал к нему. Когда вспоминаю об этом, каждый раз на глаза наворачиваются слезы. Дед отца очень любил. Отец тогда на улице взял деда на руки и принес назад в дом.

У отца было небольшое ранение, и ему дали короткий отпуск. Рядом с грузовиком, в котором он сидел, взорвался снаряд. Всех, кто был в грузовике, выбросило. У отца была контузия, он некоторое время после этого плохо слышал. За войну мы видели его толком всего один раз – как раз в эти десять дней. До нас ведь добираться нужно было целых два дня, а потом два обратно, и оставалось всего ничего – пять-шесть дней… Он пришел, тушенку принес. Бабушка растянула ее как можно более надолго, и мы все немного ожили. По поводу приезда отца был у нас, конечно, праздник, два или три дня радовались и пировали. Водка всегда была, ее можно было обменять или купить. Не знаю, был ли самогон, но наверняка был. А потом отец уехал, и мама все рвалась обратно в Ленинград. В итоге, она все-таки уехала, а нас оставила с бабушкой и дедушкой. Мама, во-первых, боялась, что наше жилье – две комнаты – пропадет. И, действительно, оно пропало, кто-то другой его «захватил». Нам дали другие комнаты в том же доме, и мы оказались в очень непростых условиях. Во время войны разное происходило, бывало, люди поступали непорядочно. И дворники могли распорядиться жильем. Люди есть люди. В 44-м, еще до снятия блокады, мама вернулась в Ленинград. Потом сняли блокаду и стало проще.

Отца мы снова увидели только в 1946-м году. Он прошел Европу – Чехословакию, Польшу – и дошел до Берлина. Он получил много наград, за каждый город. Отец был в небольшом чине – старшина. Он был человек добрый, всем помогал. В свое время он работал в торговле, был заведующим крупного магазина. Во время войны его сделали начальником торговой базы. Но нам он, естественно, не мог ничего послать. Интересно, как «работали» его связи после войны. Есть такая улица – Маршала Захарова. В войну Захаров еще был генералом. Мы, помню, катались на американском Виллисе Захарова, потому что его водитель подрабатывал в продуктовом магазине у отца. У водителя была большая семья. Он то мясо рубил, то колбасы какие-нибудь грузил – отец давал ему подрабатывать. Мой отец знал лично и маршала Казакова, и Захарова. Он был членом партии. Участвовал в партийных собраниях, где присутствовали все партийцы Центрального района. И вот, после войны отца, который до этого был заведующим, сделали директором магазина на Невском проспекте, напротив гостиницы «Европейская». Помню, там были две железные лесенки, с одной и другой стороны, и два входа в магазин. Не знаю, сохранились ли эти лестницы. Отец очень много работал. Мы видели его так: он уходил в семь утра и приходил в ночь. После работы он и его друзья зачастую шли в «Европу». Он был дружен с директором Елисеевского (которого расстреляли), и много с кем еще.

После войны мы стали жить нормально. Питания наконец-то хватало. Мы снова были одной семьей. Сейчас люди стремятся получить большую квартиру, а тогда нет.

Маленькую комнату мы быстрее согревали своим теплом. Хотя мама пыталась обратить внимание отца на наш быт, на тесноту. На всю квартиру был один умывальник. Ванная в квартире имелась, но она была чем-то завалена, мы ею не пользовались. Мама говорила отцу: «Посмотри, вот шкаф уже разваливается». Отец отнекивался, предлагал найти кого-то починить. Мама просила отца похлопотать, чтобы нам на нашу семью дали отдельную комнату. Но он ничего в этом плане не делал. Самое главное, мы были сыты. И однажды мама взяла нашу маленькую сестренку Ирочку, которая родилась уже после войны, и пошла на прием на Исаакиевскую площадь к начальнику по распределению жилплощади. Никто ей не помогал, она это сделала сама. И, как тогда было принято, она положила на стол ребенка – вот, мол, я Вам его оставляю, забирайте… Потому что жили мы все вместе в 13-метровой комнате. Вскрое после этого нам дали отдельную комнату и ситуация улучшилась.

Хочу еще добавить, что у мамы и ее брата была открытая форма туберкулеза. Как мы не заболели – это просто удивительно. Мама, когда поест, ставила свою тарелку отдельно на шкаф, чтобы мы не могли достать. Папины друзья-охотники посоветовали маме от туберкулеза барсучий жир, они ей его привозили. Мама закрывала нос и пила его. И вылечилась. А брат мамин этого не делал, он долго болел и рано умер. В пятнадцать лет он выучил азбуку Морзе и пошел в море юнгой. Еще, помню, он играл на гитаре. У нас вся семья была музыкальная – играли, пели. У деда и у бабушки были хорошие голоса. Мне, помню, нравилось слушать песню «Темная ночь».

До войны и несколько лет после мы жили на улице Петра Алексеева, рядом с Сенной площадью. Теперь ее переименовали в переулок Гривцова. Сейчас здесь метро, а во времена моего детства на площади стояла церковь, которую снесли после войны. Помню какой-то сильный грохот на нашей улице – это ночью взорвали церковь.

В послевоенные годы мама пошла работать администратором маленького кинотеатра «Сатурн» напротив Апраксина двора, на Садовой. И мы без конца бегали смотреть трофейные фильмы – много их привезли после войны. Они шли без перевода. Билеты были дешевые, а мы вообще ходили бесплатно. Я чуть ли не всех одноклассников иногда с собой приводил.

В итоге, нам дали 25-метровую комнату на 4-й Советской улице. Мне было тогда лет десять или одиннадцать. После тринадцати метров на всех это было просто замечательно. Там было и окно, которое выходило на ткацкую фабрику, видно было девушек – тамошних работниц. Они без конца что-то мотали. Когда я стал постарше, они кричали в окно и звали меня на свидание. Мы переехали, а бабушка с дедушкой остались в нашей прежней комнате.

В новой квартире у нас была хорошая соседка. До революции она владела всем этим пятиэтажным домом. Ее семья занималась виноделием, у них были винные погреба. И ее тоже переселили в квартиру на пятый этаж, в одну комнату. Весь коридор и прихожая у нас были в книжных полках и старинных книгах. Я помню потрясающие переплеты, кожаные, с застежками, металлическими уголками под золото, красивые тома с репродукциями. Бывало, когда не хватало тепла, что-то и жгли, и никто не возмущался. Я эти книги много рассматривал. Сейчас таких не издают.

Время шло. После двух лет в обычной общеобразовательной школе я начал учиться балету. Тогда в третий класс – как, впрочем, и сейчас – принимали в Ленинградское хореографическое училище. Сначала приняли мою сестру, потому что она была постарше, а потом меня. Мы с мамой сходили на специальный просмотр, и меня взяли. Это мама захотела, чтобы мы учились балету. В свое время она очень хотела танцевать, у нее были данные, она была очень красивая. Если она ходила фотографироваться, ее фото всегда потом выставляли в ателье, чтобы люди видели. Она действительно была с точки зрения танцев очень способная, даже в 70 лет делала шпагаты. Внешность, кстати, в нашей семье была привлекательная не только у нее, дедушка тоже был очень интересный.