Яков Цветов - Синие берега

И она тоже боялась, что потеряет его, если не обхватит шею, если выпустит из рук живое, быстро и жарко дышавшее тело. И пресеклось дыхание, какая-то тяжесть сдавила ее, она все сжигала у нее внутри. Никогда раньше не знала она этого, не предполагала такого.

Его охватила радость, самая большая радость, которую он когда-либо испытал, и радость эта выпала ему в последние часы его жизни.

Она все еще задыхалась, все еще длилось счастье, которое в последние часы подарила ей жизнь.

2

Так и есть. Началось.

Андрей услышал: тупо ухнуло. Он узнал это уханье: миномет. "Подтянули миномет. Плохо. Совсем плохо". Осколки мины врезались в потолок, в стены, густо посыпалась штукатурка, горячая пыль висела над головой и не оседала минуты три: миномет ухнул еще раз.

Известковая пыль улеглась, и на полу, как петли, выделялись следы ног. Потом следы, много следов, смешались и уже были незаметны. Еще удар, показалось, слишком сильный, Андрей упал навзничь. Вместе с осколками по коридору разлетались красные крошки кирпича, красная пыль, словно кровь раненых стен. На полу громоздились вывалившиеся, раздробленные кирпичи.

"Где Мария? Где?.." - протирал Андрей запорошенные пылью глаза. Он увидел ее у лестницы, успокоился. У лестницы было пока безопасней, чем в коридоре, чем в классах.

Андрей поспешно направился к главному входу: Вано, Петрусь Бульба на месте. Оттуда - к левому торцовому окну. Данила тоже на месте. Саша с автоматом поглядывал в окна продольной стены коридора. "Ну да. Винтовку отдал Роману Харитоновичу и взял автомат, который был у Шишарева". Роман Харитонович держал винтовку свободно, как, наверно, держал указку, стоя у географической карты, он преподавал же географию.

Страха, заметил Андрей, никто не испытывал. Выхода другого не было, только отвага. Никто уже не способен испытывать страх. Никто не проявлял нетерпенья, казалось, что и не представляли себе, что такое нетерпенье, они привыкли к ночному холоду, к жажде, к неутоленному желанию спать, есть. У них уже не было надежды уйти отсюда, ничего не было, кроме необходимости и обязанности стрелять. Стрелять в немцев, убивавших их. И они стреляли. Они стреляли. Они делали дело и сознавали, что надо его делать, потому что не сделать нельзя.

"А Сянский? - Сянского нигде не было. - Сянский?" - поискал глазами Андрей.

- Сянский! Черт тебя дери!

- Я...

Сянский появился из комнаты Романа Харитоновича. Остановился перед Андреем. Ноги тряслись, руки тряслись, губы дрожали.

- Что с тобой?

- Ничего...

Сянский совершенно растерян. Он прикусил губу, обхватил руками голову. А ноги тряслись, ноги тряслись.

- Наступи одной ногой на другую, и кончится эта мерзкая тряска, разъярился Андрей. - Слышишь?

- А-а. Слышу.

- Винтовка где?

- Там... - наклоном головы показал Сянский на комнату Романа Харитоновича.

- Немедленно вернись. И возьми ее!

- Вернусь... вернусь... А-а, возьму... возьму...

"А Полянцев? Полянцев?.. - Андрей вспомнил: - Опять наверху".

Немцы перестали стрелять. Пауза. Андрей опять подумал о Марии. Теперь, после минувшей ночи, мысли его, чувства были окончательно связаны с нею, с ее судьбой. Она здесь, Мария, рядом с ним, этого уже достаточно, чтоб нервы как-то справлялись с тем, чего в нормальной обстановке выдержать нельзя. Пауза продолжалась. Андрей понимал, что-то еще, более губительное, замышляют немцы.

В раскрытую дверь седьмого "Б" он увидел спину Пилипенко.

- Пиль. - И как тогда, когда подошел к раненому, едва державшемуся на ногах Вано, не знал, что сказать, только сжимал автомат. Пилипенко обернулся, в глазах, будто затянутых туманом, спокойных, может быть безразличных, нет ожидания, что скажет лейтенант, словно все ему было ясно наперед, до самого конца, и что бы тот ни сказал, ничего не изменится. Широкие руки, красные, как бы только что с морозной работы, держали ручки пулемета. Запыленная известкой рана на плече выглядела грязным пятном.

За окнами, между яблонями, перемещались тени солдат, самих солдат не было видно. Не стрелять же по теням. И Пилипенко не стрелял. Там, под стеной, краешком глаза заметил Андрей, лежала винтовка Валерика, брезентовый ремень змеисто свернулся в восьмерку. "Три патрона остались в магазине", - вспомнилось.

Опять ухнул миномет. Потом, увидел Андрей в раме разбитого окна, немцы перебежками понеслись к главному входу. Андрей схватил гранату, одну из трех, лежавших у простенка, рука дрожала и не могла вставить запал в гнездо. Вставил! Выдернул предохранительную чеку. Взрыв! У самых ступеней.

- Пиль! Веди огонь! - выкрикнул Андрей. И выскочил в коридор. На ходу зачем-то еще раз крикнул: - Пиль!..

Но Пилипенко не услышал, он стрелял в немцев, все еще рвавшихся к главному ходу.

Андрей подбежал к колоннам.

Беда: упал Петрусь Бульба!

- Петрусь!!

Только стон в ответ.

Андрей уже стоял на месте Петруся Бульбы и водил автомат справа-налево, слева-направо, еще раз справа-налево: веер, веер... Диск пуст! А немцы лезут...

- Вано! Вано! - волновался Андрей. - Смотри! Смотри!..

Но Вано бил, он бил по переползавшим между деревьями немцам. Трое, пятеро? Больше... Еще вон трое, еще... Вано бил, бил!

Теперь умолк и его автомат. Вано видел: немцы поднимаются!..

Андрей успел снять пустой диск и вставить заряженный. Не поднимутся немцы!..

Мария подобралась к Петрусю Бульбе. Он дернул головой, еще раз.

- Не шевелись! Не шевелись!

Он, наверное, и не слышал ее. Теперь он вытянул ноги, потом подогнул их, снова вытянул. Боль скрутила его, заставила сцепить зубы, что-то еще сделала.

- Не шевелись...

В голом окне, сквозь проступавший рассвет, уже виднелся синевший сад, и синевшие толстые тополя возле ограды, и небо посиневшее, скорее фиолетовое, и все это было безучастно к тому, что здесь происходило, словно сад, тополя, небо непричастны к жизни. Жизнь - только они, вконец изнуренные, полумертвые люди.

Напрягаясь, через силу, волокла Мария Петруся Бульбу к лестнице, тело его, тяжелое, потеряло упругость. Втащила на ступени. И когда выпустила из рук, поняла: делать ей нечего. Все в нем было убито - осколок мины пробил лоб, у левого виска, и со лба спускалась красная струйка; известковая пыль садилась на рану, и кровь стала бурой, потом черной. Только открытые глаза, в которых остановилось выражение боли, только глаза на мертвом лице были как бы живые.

Мария взобралась на середину лестницы.

На верхней площадке, упираясь ногами в ступеньку, сидел отделенный Поздняев. Теперь не только гимнастерка разодрана, и брюки разодраны, и виднелось грязное белье. Четверть часа назад он был ранен второй раз, пуля попала в бок. Он раскачивался из стороны в сторону, умеряя боль. В том месте, на ступеньке, где он сидел, налилась лужица крови, и он передвинулся, но вскоре и там появилось красное мокрое пятно. И он больше никуда не передвигался, сидел, тупо наклонив голову.