Галина Корнилова - Мои дневники: моя жизнь, моя борьба. 18-48 лет (1990-2020 годы)

Еще помню, как в детском садике подставила подножку Димке, мальчику там одному в группе, и он упал и рассек себе бровь о машинку железную грузову, тогда такие машинки делали ужасные, можно было просто об них убиться насмерть, и края все были острые у кузова, как лезвия. И ему зашивали бровь в медчасти нашего садика. А вот зачем я подножку подставила – не знаю, просто так, он бежал, а я ногу вытянула. А я тоже в младшей группе прыгала по столам зачем-то, упала, и тоже бровь себе рассекла, тоже зашивали потом в садике, до сих пор шрам над левой бровью остался. И примерно в то же время на кладбище в Клоково я рассекла палец об ограду, она с такими острыми наконечниками-пиками была, а я лазила по ограде (я всегда везде лазила, как мартышка, любила это дело), и палец на левой руке средний соскочил по этому острию, и кожа на нем повисла клоком жутким. Мне замотали косынкой палец, а пришли в дом деревенский – кровь спеклась там уже, и косынка вся на пальце застыла, прилипла, а надо было снять ее и обработать, так я так орала! Потому что отдирать присохшую к крови косынку от этого клочка кожи было жутко страшно и больно. Но зашивать не пришлось, так, примотали, само все заросло, кожа обратно пристала, только тоже шрам до сих пор на пальце остался. А потом, лет в 8, наверное, я коленку себе рассекла. Зашивали в нашей больнице СЕМАШКО, без наркоза зашивали, четыре шва, тк у папы моего на новокаин аллергия, а у меня и так сама по себе аллергия, и мама решила не рисковать. И зашивать решили без наркоза, как и бровь в младшей группе. И вот эту боль я уже помню, это был ужас просто, я орала дико. А потом еще и швы надо было снимать идти, тоже так больно было!

Да, боевые травмы, да и аллергия у меня была сильная очень в детстве. На всю пыльцу, на пыль любую, на еду даже, особенно на цитрусовые. Весной все дети играли в деревне среди цветов, одуванчиков, а я сидела в сыром доме дедовском с отекшим до ужаса лицом и соплями. И так – все мое детство. Да потом еще в августе у меня на целый месяц нос резко весь закладывался, аж уши щелкали, если глотать, то есть резко, за секунду – и заложило нос, и на месяц, напрочь, как будто его у меня и вовсе не существовало! И не помогали никакие капли, Нафтизин капала, да все, что было – Протаргол и тд. Не помогало ничего. Капли даже туда не проваливались, вытекали обратно. Да еще и отеки Квинке были постоянно, тоже лет с 5, наверное, и до сих пор. Сейчас не часто бывают, слава Богу, но все равно. А в детстве всегда капельницы мне хлористым делали, спасали, когда Скорая приезжала. И я надеялась, что после родов это все пройдет, потому что мне так говорили, гормональный сдвиг после родов убирает астму и аллергию. Но нет. Не прошло. Все осталось. Только бы у Муры этого не было!

Она у меня такая коза-дереза, просто слов нет. Говорит «Гала» вместо «мама», говорит- баба, деда, Надя, папа, дядя, тетя, еще кучу всего на своем языке, уже длинными такими тирадами , но в рот все запихивает – только успевай отбирать. Сегодня купали ее – так она одну ватку из уха вытащила незаметно, а другая уже у нее во рту оказалась как-то! И как она умудряется – ума не приложу, ведь на глазах все у меня, я ее купаю. Но как-то вот умудряется, коза! Не любит, если ей делают замечание, сразу кривит губки и пытается плакать, особенно если это дедушка Юра. От него она вообще не ждет замечаний и сердитостей, поэтому один раз так разревелась, просто потоп устроила, а дедушка только замечение ей сделал. Любимое слово сейчас – топ-топ, тёп-тёп, точнее. Даже во сне иногда разговаривает, говорит топ-топ. А уж утром, только глаза откроет – так сразу показывает на ботинки и давай немедленно ей топ-топ!

Завтра Рождество, сегодня вечером Сочельник, и я вспомнила, как давно-давно, еще студенткой, ездила на вечерние рождественские службы в Былово, там было так красиво, тихо и хорошо. Особенно когда еще нет народа в церкви, до службы, и печку топят церковную, так пахнет дымком, жильем уютным в церкви, свечки кое-где блестят в темноте, отражаются в окладах старинных икон. И такое умиротворение на душе от всего этого было, такое спокойствие и тихая радость, прямо слезы сами собой наворачивались. За окном – темень, снег, мороз, холодно, а тут – спокойно и красиво, и дымком приятно пахнет от печки…Иногда у меня такая тоска по старой моей жизни возникает, прямо обуревает, аж тошно становится. Никаких тревог за ребенка, спокойствие и размеренность…Все это в прошлом.

Я вообще люблю жить прошлым, вспоминать, переживать заново. Так глупо! Особенно лелею воспоминания о третьем-пятом курсе Университета, о своих отношениях с Максом, не потому, что пыталась его полюбить, нет, просто там была романтика и интрига – что будет дальше у меня в жизни. Были поездки по Москве с Максом, на метро или на машине его старой, и это было для меня так ново, круто и интересно, тем более, что соответствовало моим внутренним запросам. Но встреча с Сережей все изменила. Я окончила МГУ, и хотела создать семью в соответствии со своей плановой экономикой, я всегда живу по плану. Уж такой я человек. Ничего спонтанного, все четко. Я почувствовала, что именно такой человек нужен мне для создания семьи, для рождения детей, он мне подходит, это – мой человек. Потому что других кандидатов такого уровня не было, хотя кавалеры иногда были. Бывает же такое, ищешь, потом бросаешь это занятие в глубоком разочаровнии, и тут же само находится то, что искала. Правда, у нас совершенно разные вкусы и взгляды, он не любит Депеш Мод, Модерн Токинг, Лайбах, он слушает только отечественную попсу пошлую, от которой меня просто тошнит. Мы часто спорим, он иногда кричать начинает, потом просит прощения. Он прекрасный ходок по магазинам, это его любимое занятие в жизни, да и работает он продавцом в магазине Спортмастер, он молодец, старается заработать для семьи, он сначала работал просто кладовщиком, теперь стал продавцом, молодец, и продает хорошо, умеет продавать, это его стихия. Я люблю его, он такой мягонький, плотненький, плюшевый мой.

Тощих я терпеть не могу, чего хорошего, если кожа да кости, даже потискать не за что, одни маслы со всех сторон, как у скелетов, фу. Кстати, с возрастом идеалы меняются, лет в 15-16 мне нравились стройные носатые мужчины сербского и кавказского типа, а потом, после 20, – арийской внешности, как я сама, светленькие, вот и мой толстик – белобрысый, как немчик, бюргер, да и Мурыська наша – как девочка из немецких каталогов детской одежды или из книжки немецкой про детей, Детской энциклопедии, Сережа мне ее купил, пока я была беременная (он мне много книг покупал, очень любит что-то кому-то покупать, и про беременность мне покупал книги всегда в метро, на книжных развалах). Там прямо Машкины копии есть, такие же точно детки немецкие, с Машей – как близнецы. Это так здорово! Как же там у немцев все аккуратно в этой энциклопедии, красиво, домики такие, мебель внутри красивая, как я хочу так жить! Хотя и моя мама тоже светленькая, одна из 9 братьев и сестер, все остальные – черные или средние, но не блондины, только мама и один из ее братьев блондины, арийцы такие. Остальные – татарва, даже цыгане тетку одну мою останавливали раньше в Москве, мол, что мимо своих проходишь, а братьев в метро проверяли во время чеченских войн, потому что они на чеченцев похожи. Вот так. Особенно самый старший мамин брат черный был, умер уже, спился, цироз печени был. Он служил в Азербайджане срочную службу, как это было положено в СССР, и его принимали там за своего, спрашивали, из какого он села или города азербайджанского. Так интересно! А тетя Валя, которую цыгане за свою принимают, такая вся деловая, шустрая, бойкая, и всегда знает, чувствует, где у кого деньги лежат, притягивает прямо их. Мои родители убирают деньги подальше, зарплату, ну, чтобы воры не нашли, если залезут, а тетя Валя в гости приходит, и сразу лезет именно в то место, куда родители деньги спрятали, причем совершенно просто так лезет, типа фотографии посмотреть или посуду там какую, и, такая – ой, а у вас тут деньги! Мои родители уже и не знают, куда им деньги убирать, чтобы она случайно их не находила. Прямо точно цыганка. До войны было 5 детей у бабушки, потом бабушку Галю угнали в Германию вместе со всей деревней, и там трое детей умерло, остались только двое старших ребят, дядя Ваня-ариец и дядя Сережа черный, а после войны бабушка родила еще 4 девочек. Итого 6 детей. Витя, Валя и Толя – самые маленькие довоенные бабушкины дети – умерли в концлгере во Франкфурте-на-Майне, в трудовом лагере, точнее. Там томаты выращивали пленные, на плантациях работали. И дети заболели чем-то не серьезным, но их не лечили, они лежали в бараке. А бабушку Галю к ним не пускали, и никого из родителей не пускали, бабушка каждое утро на работу шла мимо этого барака, и в окно заглядывала – шевелятся ли еще ее дети, или уже нет. Жуть просто. Они так и умерли там без медицинской помощи. Потом лагерь освободили американцы, и всем предложили поехать в США жить, но бабушка побоялась, не согласилась, вернулась домой, в Киселевку, а деду уже как-то сообщили, что бабушка и все дети умерли, и он переехал в другое место, чтобы заново жить начать, когда пришел с фронта. Потом все выяснилось, и они приехали в Конюшково жить, дом старый купили маленький, потом новый построили, а в старом старший брат дядя Сережа поселился с семьей своей, Сашей и Наташей, детьми. Кстати, бабушка Агафья (так ее звали на самом деле, это уже в новой деревне стали Галей звать, типа сокращенно) с дедом всю жизнь прожили не расписанными и не венчанными. Потому что так было популярно после революции. Люди просто сходились и жили всю жизнь, особенно в деревнях, рожали детей, и тд. И никаких документов. Ну, у крестьян после революции и так не было никаких документов, они так и оставались крепостными, по сути, до 1972 года, когда им разрешили тоже делать паспорта, как и городским жителям. И уезжать из деревни в город крестьяне при большевиках не могли, как и при царе. Так что вот так.