Илья Олейников - Жизнь как песТня, или Всё через Жё

Если бы на пустыре, кроме нас, никого не было, я бы пережил этот конфуз легко и просто. Но позвольте, господа! На трибуне, состоявшей из нескольких дырявых бочек и ржавых труб, сидели дамы. И не просто дамы. На трибуне сидела Таня Еремина – тайная любовь моя, которой я давно хотел открыться. Но после того, что она только что увидела, открывать ей было решительно нечего. Все было раскрыто моим разгневанным папочкой.

Господи, как же я был в нее влюблен! Я любил ее аккуратные, в синих шерстяных чулочках, ножки, любил ее раскосые татарские глаза, ее белокурую челку, ее маленькие ушки и тонкую шейку. Я любил ее всю, со всеми недостатками, которые я упрямо не замечал, и достоинствами, которые всемерно преувеличивал. Как же мне хотелось ее поцеловать! Не было ночи, чтобы я, ложась спать, не представлял себе этого поцелуя – долгого, как летние каникулы, и сладкого, как варенье. Надо же, какие страсти бушевали в душе десятилетнего мальчика.

Рядом со школой рыли котлован под пятиэтажку. В котловане было метров пятнадцать ширины и метров восемь глубины. Ну и придумали мы идиотскую мальчишескую забаву – кто дальше прыгнет. А кто не прыгнет, тот козел. Перспектива остаться в памяти товарищей четвероногим рогатым нас не возбуждала, а потому прыгали все. Разбегались от самого забора школы, пролетали добрую половину котлована и по синусоиде мягко приземлялись на теплый и почему-то всегда влажный песок. Во время полета кто-то чувствовал себя отважным летчиком, кто-то – парашютистом, кто-то – космонавтом – в общем, чем-то орнитологическим. Чувство восторга захлестывало и зашкаливало. Во-первых, потому что мы действительно летели, а во-вторых, потому что смогли себя победить. Нельзя сказать, что я был лидером этого летучего психоза, но и в аутсайдерах тоже не числился. И вот однажды, готовясь к очередному летному маршруту «забор – котлован – дно», я увидел Таню. Во мне все взыграло. Вот сейчас я должен доказать ей, что я мужик. Вот сейчас. И она, увидев, поймет это и полюбит меня. Сразу и безоговорочно. Я чудовищно разогнался и взмыл. Разогнался я действительно чудовищно, потому что, обнаружив, с какой гигантской скоростью на меня надвигается вторая стенка котлована, понял, что немедленно разобьюсь, если не сумею прервать это лихое порхание. Дабы сбить скорость, я начал сучить в воздухе ножками и ручками, и в последнюю секунду сумел-таки избежать столкновения. Вниз я рухнул сильно раненой птючкой, прямо на копчик. Боль была адской, дышать стало нечем, ребра подозрительно похрустывали, а перед глазами стояла пелена. «Какая нелепая смерть», – успел подумать я. Но мне не суждено было умереть – меня спасла Еремина. «Ты не разбился?» – услышал я Танькин голос. И в этом голосе было столько неподдельной тревоги, что моя хворь прошла разом. «Мне не больно! – закричал я на весь котлован. – Мне совсем не больно!» И, с трудом поднявшись, выковылял наружу.

Это был единственный раз, когда Еремина обратила на меня внимание.

Поговорим о странностях любви. Влюблялся я часто и внезапно, и так же часто и внезапно это упоительное чувство покидало меня.

В первый раз это случилось со мной в пятилетнем возрасте. Моей избранницей стала Анечка. Анечка жила в соседнем дворе. Длинные ее волосы распускались до талии, а на прелестной головке сверкал пушистый белый бант. Когда Анечка, сидя в песочнице, случайно дотрагивалась до меня острым локотком, сердце мое сладко ныло. Но однажды Анечка заболела стригущим лишаем и была обрита наголо. Когда Анечка предстала передо мной в виде маленького лысого монстра, любовь моя тут же испарилась.

Прошло пятьдесят лет. Мы с Юрой поехали на гастроли в Америку. После концерта в Нью-Йорке я, зайдя в гримерную, увидел некое шарообразное создание, с трудом втиснутое в гипюровое платье, на плечи которого было наброшено слегка поеденное молью боа.

Шарообразное создание при виде меня сделало что-то вроде книксена, при этом мебель в комнате слегка затряслась.

– Илья, – жеманно пропела она. – Вы меня не узнаеце?

– Пока нет, – сказал я.

– Ну присмотрицесь повнимацельней.

– Ну присмотрелся, не узнаю.

– Ну как же вы могли меня забыць? – продолжала она курлыкать свою нежную песню. – Вы вець даже в любви мне объяснялись.

– Ну мало ли кому я объяснялся, – сказал я, совершенно не представляя, где, когда и сколько я выпил, чтобы признаться в любви этому гипюровому чудовищу.

– Но я у вас была первая! – драматически вскрикнула она. – Как это можно забыць ваще!

– Первая?! – ужаснулся я. – В каком смысле первая?

– Ну, первая, которой вы объяснились, – сказала она и потупила коровьи глазки. – Это произошло в песочнице.

– В песочнице? – И тут страшная догадка пронзила мое сознание. – Неужели Анечка?

– Ну наконец, – облегченно выдохнула внезапно вынырнувшая из прошлого Анечка. – А вы меня не узнали. Ай-яй-яй-яй-яй-яй-яй, – сокрушалась она. – Как же вам не стыдно!

– Ну, э-э-э… Прошло столько времени, э-э-э… – оправдывался я непонятно по какой причине. – Вы… э-э-э… слегка изменились э-э-э, так что э-э-э вполне естественно э-э-э, что я э-э-э вас э-э-э…

И дальше я продолжал блеять что-то уж совершенно непотребное. Не дай вам бог, друзья, женщину, которую вы любили в молодости, встретить на склоне лет. Это страшно. В такие минуты приходит осознание бренности не только воспетого поэтами чувства, но и самого бытия. Я смотрел на нее и думал: «Анечка, Анечка, вот ты и перевернула последнюю страницу моей первой любви».

Ну да ладно, не будем отвлекаться.

Лет до пятнадцати я влюблялся несметное количество раз, но отношения с еще неоперившимися школьницами носили чисто платонический характер. Я ни с кем не целовался, в то время как мои школьные товарищи уже занимались этим вовсю. Однажды, валяясь на диване и томясь от безделья, я увидел в окне странную процессию. Широко шагающую впереди девушку Тому из соседнего переулка и семенящих за ней семерых моих соучеников. Отсутствие ума Тома компенсировала потрясающей грудью и длинными, как уши у спаниеля, ногами. К этому надо добавить, что она была не по годам эротична и давала кому ни попадя. Смутные неприятные подозрения проникли в мою душу, и я, выскочив на улицу в одних тапочках, завистливо спросил у замыкающего колонну Додика Альтмана:

– Вы куда?

– Томку идем на речку трахать, – по-военному жестко отозвался Додик.

– Всемером? – ахнул я.

– Всемером, – все так же, не моргнув глазом, ответил тот.