Илья Олейников - Жизнь как песТня, или Всё через Жё

– А восьмой вам не пригодится? – жалостливо попросился я.

– Нет, – отрезал Додик, – перебор будет.

Компания удалялась. Я стоял потрясенный и одинокий.

«Ну вот, думал я, сейчас они станут мужчинами, а я когда? Да и стану ли им вообще…»

И вдруг, к моему изумлению, я увидел, как вся эта сексуальная процессия молча возвращается обратно. Причем в той же последовательности! Томка впереди, мачо – сзади. Я посмотрел на часы. Прошло пятнадцать минут. Я лихорадочно начал считать. До речки идти минуты три, не меньше. Туда-обратно – получается шесть. Итого, на любовные утехи остается кругом-бегом девять минут. Быстренько разделив девять на семь, получил, что на собственно соитие у каждого ушло минуты по полторы. Мысленно я попытался представить себе, как это могло у них получиться. Но в голове почему-то трещала одна выхваченная из закоулков памяти фраза: «Быстрые шахматы – удивительный и замечательный вид спорта».

Все это не укладывалось в моем сознании.

– Додик, – спросил я поравнявшегося со мной замыкающего колонну Альтмана. – Скажи честно, Томка не дала?

– Дала, – ответил Додик.

– Тогда как же вы все успели?

– Хорошего понемножку, – с достоинством ответил Альтман.

Вскоре мой теоретический запас в этой области стал весьма обширен. Хотелось применить полученные знания на практике. Так сказать, опробовать эту тонкую технологию на живом материале. Но случая не представлялось.

Конечно, провожая очередную влюбленность домой, я предпринимал попытки припасть к ее живительным устам. Но мои пассии были целомудренны, как ангелы, или делали вид, что целомудренны. Все до единой. В лучшем случае все заканчивалось держанием ее ладони в моей, пока наконец от долгого держания девичья ладошка не покрывалась испариной, и это служило мне сигналом, что девушку пора отпускать.

– Так чего? – спрашивал я развязно после мучительной паузы. – Я пошел?

– Иди-иди! – облегченно вздыхала милостиво отпущенная мною школьница.

Первый поцелуй случился внезапно и едва не превратил меня в импотента. Произошло это на вечеринке. Вечеринка до поры до времени носила постный и стерильный характер, пока какой-то прыщавый юноша не прокартавил:

– А не пога ли нам в бутылочку поиггать?

Предложение было принято с интересом. Когда очередь дошла до меня, бутылочный перст указал на скромно сидящую в углу хозяйку дома, весящую килограммов сто двадцать, а то и сто тридцать. Но к тому времени меня не волновало, с кем состоится мой премьерный поцелуй. Мне было важно только одно – чтобы он состоялся.

Когда закрученная мной бутылка показала на хозяйку, та стала подавать признаки беспокойства. Она начала покачиваться, нервно выламывать пальцы, поправлять волосы, пока не сказала:

– Я здесь целоваться не буду. При всех. Пошли в спальню, – и, схватив за руку, стала уволакивать меня в другую комнату.

Она делала это столь решительно, что мне стало не по себе. Я даже впал в короткий шок, а выпав из него, подумал, что, пожалуй, дело может закончиться не только поцелуем. Терять же мою так долго и тщательно оберегаемую невинность с этим самодвижущимся комодом не входило в мои планы. Я сделал попытку сопротивляться. Бесполезно. Какое уж там сопротивление с моими жалкими шестьюдесятью килограммами против ее весомых ста двадцати. Софочка (а все ее называли уменьшительно-ласково – Софочка), ворвавшись в спальню, ловким бойцовским приемом швырнула меня на кровать. Рук ее не было видно – они работали в режиме вентилятора. Вентиляторные руки одновременно расстилали постель, сбрасывали с себя платье, пытались раздеть меня и еще совершали множество других движений.

Все мои теоретические выкладки, все те знания, которые вбивали в меня участливые соученики, пошли прахом. Я был лишен Софочкой всякой инициативы. Единственное, что успел, так это укусить ее за ухо. Но совершил я этот экстремальный поступок отнюдь не из амурных побуждений, а исключительно в целях самообороны. Нечеловеческим усилием я извлек из-под Софиных окороков свое обмякшее, расплющенное тело и, застегиваясь на ходу, выскочил из спальни мимо обалдевших гостей на улицу. Ноги подкашивались, руки дрожали, к горлу подкатывала тошнота. Слишком неравной была схватка.

Через некоторое время, оправившись от Софочки, я познакомился с Валей Гусер. Фамилия полностью соответствовала ее внешности. После Софочки Валя казалась мне совершенно беззащитной. Она была романтически настроенной девушкой и обожала туристские походы и все, что с ними связано: костры, песни под гитару, немытые котелки и прочую походную фигню.

Усевшись на небольшой пригорок, впоследствии оказавшийся муравьиным гнездом, я с некоторой осторожностью взял Валину руку и стал перебирать ее хрупкие пальчики. Валя свою длань не оторвала, только кивнула томно: мол, продолжай. Я продолжил и так увлекся, что не заметил, как первый передовой отряд муравьиных гурманов аппетитно вгрызся в мою задницу. Пытаясь сбросить с себя поедающих меня тварей, я начал этой самой задницей активно елозить по гнезду. Валя приняла эти телодвижения за робкие проявления страсти.

«Потерпи, – нежно прошептала она. – Еще чуть-чуть».

Я бы, конечно, потерпел, но к этому моменту на моем заднем форпосте пировала уже целая муравьиная дивизия, а то и две. От окончательного поедания мое многострадальное мягкое место спасло только то, что стало холодать. И гражданка Гусер царским голосом предложила перенести ласки с лона природы непосредственно в спальный мешок.

В ту же ночь под шум дождя и завистливое уханье сов я, путаясь в лямках Валькиного нижнего белья, лишил себя девственности.

Ранним утром, выцарапавшись из мешка и сладко потягиваясь, Валя сказала:

– Я так счастлива. Я себя чувствую как сказочная птица Пенис, восставшая из пепла.

Пришлось констатировать, что Валя была хоть и романтичной, но малообразованной девушкой.

Должен признаться, что на моем пути часто встречались необразованные девушки. Одна, пригласив меня на белый танец, прижалась щекой к щеке и спросила блудливо:

– Броетесь?

– А как же, – в тон ответил я. – Какой же молодой человек не броется? Как утром проснусь – бритву в руки и броюсь, броюсь, броюсь… Пока все не сброю!

Но попадались и эрудитки. После того как я продемонстрировал одной из них свои выдающиеся, как мне казалось, мужские способности, она раскинулась в неге на постели и спросила:

– Милый, а кто твой любимый литературный герой?

Мне показалось, что вопрос прозвучал несколько несвоевременно.

– А твой? – спросил я, находясь в состоянии морального нокаута.

– Павка Корчагин, – ответила она, и в глазах ее засветился задорный комсомольский огонек. – Особенно когда он узкоколейку строил.