Мариэль Стрелинская - Я ходила в детский сад

Однажды субботним вечером Миша пришел домой и удивленно показал левую руку. На внутренней стороне, в районе сгиба торчит дугой вздувшаяся вена. – Ударился?

– Нет.

– Болит?

– Нет…

Я бы не поднимала шум, но вскоре на руке уже целая шишка. Выходной, вечер, страховки нет, денег – тоже. В ближайшем госпитале навскидку за прием возьмут баксов сто, а их всего в кошельке-сто. Докторов и клиник боюсь, как огня. Если бы дело касалось меня, даже не шевельнулась бы. Но пятилетний ребенок… Нет. Едем.

Везу в самый дешевый госпиталь на другом конце острова, минут сорок на байке. В госпитале говорят:

– Это ж дети… ударился и не помнит. Но если хотите, сдайте кровь, там посмотрим… Уже стемнело, и холл опустел, когда нас позвали в кабинет за результатами. Тревожно стало на словах доктора:

– Вы сейчас только сильно не волнуйтесь. Вам уезжать никак нельзя. А завтра…

– Чтооо? – ухнуло вниз. – Что завтра?

– Утром вас отвезут на материк… Машина скорой помощи будет ждать в 7.30.

Это сейчас, спустя время, я пишу внятный текст. А тогда все свалилось черным комом. Вдруг перестала понимать его английский.

– Вы можете сказать, в чем проблема?

– Плохо.

– Да что, блин, плохо? Где?! В чем?!

С показателями крови, очень плохо. Смотрит вниз.

С помощью Гугл-переводчика на своем мобильном наконец выясняю, что тромбоциты – ниже всех возможных уровней. Свертываемость отсутствует полностью. Любая царапина грозит моментальной потерей крови. “Моментальной”: это он повторяет дважды.

Вываливаюсь из кабинета наружу, где ждет Миша, стараюсь изобразить что-то внятное. Нам выделили место в общей палате и сказали – к семи утра быть готовыми выезжать.

– Мам, почему нас не отпускают? Я хочу домой…

Тут понимаю что не смогу дожить до утра: одна, без поддержки. Лишь спустя время после, признаю – это глупый, страшный поступок. Но в тот момент меня поглотил ужас, плохо соображала. Меня будто замкнуло, не могла дышать. Казалось, только дома смогу нормально выдохнуть и вдохнуть. К тому же там ждет восьмимесячный Ванька, я не могу уехать от него куда-то за пару сотен километров прямо так, с ходу.

В ватном полусне беру Мишу, под угрожающие уговоры врача расписываюсь, что на свой риск уезжаю и буду в госпитале утром. Еду. Дороги не вижу из-за слез и дождя. Хочется скорее добраться до дома, чтобы выплюнуть этот ком. Но Миха мерзнет при быстрой езде, а я забыла ему кофту. Останавливаюсь каждые десять минут, чтобы согреть его, прижимаю к себе, и в этот момент слезы катятся быстрее. В голове стучит: только осторожно, только осторожно. Не приведи Бог упасть, – не спасут…

Вместо часа едем вечность. Еще полтора часа после меня колотит дрожь. Вливаю в себя пол-пузырька валерьянки, полстакана виски, и вою в ванной в голос, включив воду на полную, чтобы не было слышно.

Что это? Откуда взялось? Что дальше? Ответов нет.

Мы в чужой стране с больным дитем, без страховок и сбережений.

Миша спит, утомленный, осунувшийся, с раздутой синей рукой. Я лежу рядом без сна, беспомощная как рыба на песке, и пытаюсь дышать сквозь дыру в груди. Утром вернулись в госпиталь на такси. Пришел врач, еще раз осмотрел руку, анализы и сказал, чтобы я перестала плакать. Нас отправляют в центральный госпиталь в Сураттани на скорой помощи, потому что в местных клиниках острова нет отделения по крови, нам тут не помогут, а госпитализация нужна срочно.

Всю дорогу я несу Мише какую-то чушь, только чтобы не молчать. Он затих и смотрит со страхом. Замечая его взгляд, отвожу глаза в сторону удаляющегося острова и впервые вижу не рай, а равнодушный кусок чужой земли.

Когда скорая, выехав с парома, включает сирену и несется по встречке, он цепляется за мою руку: «Мам, я что – умираю?».

Нас везут в районный госпиталь, отправляют в приемное отделение, где мы смешиваемся с толпой больных. Еще подумала тогда: вот он, мой кошмар. Но нет… Долго оформляют, ведут по коридорам, в общую палату. Где оказалось, что кошмар-то весь впереди.

Мы стоим посреди огромного зала, коек на семьдесят. На них дети всех возрастов. Вокруг люди с горшками, с едой; все липкие от пота. Никаких вентиляторов и кондиционеров. Я мычу про отдельную палату, но – нет, отказ. Все палаты – вон там по коридору. Это слишком далеко в нашем случае. Если у Миши случится даже маленькое кровотечение из носа, до нас не успеют добежать. Нельзя. И вообще, воскресенье, врач будет завтра, с ним все решите.

Положили на койку четко посреди зала. Вокруг сразу выросла толпа любопытных людей, которая бесцеремонно разглядывает нас. Миша ревет и просит уехать домой. Я, позабыв приличия, ору на тайцев русским матом, чтоб шли к чертям.

Ночь провела на бетонном полу, расстелив полотенце рядом с его кроватью. Вокруг что-то шевелится, крысы или тараканы. Кто-то кашляет и переступает через меня. Не важно. Дети плачут, взрослые молчат, молятся. Молюсь и я. О сне. Сон не идет ко мне вторую ночь, а он так нужен. Не слышать, не знать всего этого. Забыться. Не знать.

Дыра в груди достигла размеров Вселенной. И каждый вдох оглушает пустым свистом. В лёгкие не доходит…

Утром пришла женщина-врач. Ее английский и мой никак не стыкуется, общаемся жестами. Снова берут кровь, показатели те же. Вена на второй руке тоже начала опухать. Кожа у Миши от малейшего нажатия пальцем покрывается синяками. Он весь в мелкую точку. Я переворачиваю его все время с бока на бок. Спрашивают: чем и когда болел, как носила, рожала? Были ли в роду болевшие раком, или болезнями крови?…

Единственное, убедила положить нас из центра зала на ту койку, что пустовала в самом конце. Там рядом виднеется стеклянная комната, за которой мерещится некий покой и прохлада. И никто не ходит. На удивление, нам разрешили. Когда перенесли вещи, я смотрю на эту комнату и действительно вижу за стеклянными стенами покой. А еще – лежащих в белых стерильных кроватях детей. Они в шапочках, в марлевых повязках и все как один – с огромными темными глазами на фоне белых больничных стен…

Связь по Скайпу отвратительная, да и я толком не могу ничего сказать, просто плачу в трубку. Так и плачем: я на одном конце, мой отец беззвучно – на другом. Он взывает – возвращайтесь в Россию, тут разберемся. А нам даже не на что. Я стараюсь не думать, как будем расплачиваться, когда все закончится. Трудно ему быть моим отцом.

Тем временем, на острове, ангел-хранитель Татьяна, которая всегда появляется в моей жизни в самый трудный момент, собирает нам денег. Потом я узнала, что благодаря ее набату, совершенно незнакомые люди отозвались и помогали нам просто так, ни за что: кто-то шел в церковь и ставил свечки. Многие, зная нас по “службе доставки”, привозили денег мужу, пополняли ему Скайп, мне – мобильный телефон. Соседи приходили помогать ему с маленьким Иваном. Коллектив и родители Мишиного детского сада, собрали для нас денег. Руководители вернули часть оплаты, которую мы не успели «выходить». Это было против контракта, но очень по-человечьи. Ну и конечно, родня стала переводить денег. Нам был ценен каждый бат.