Эрнст Юнгер - Сады и дороги

Во второй половине дня ярко светило солнце – на болоте, среди водяных мхов, я охотился на мелкие виды гидрофилусов. Пока я их рассматривал, сидя на корточках, из ситника на темное зеркало торфяного среза выскользнул крупный паук-серебрянка – густо-коричневый, бархатистый, с белой фетровой оторочкой на тельце. В эти весенние дни всё залито резким светом, повсюду пестрят березовые побеги и стебли вереска, так что порой возникает впечатление свежевыстиранности. Эта необычная картина, видимо, объясняется контрастом всё еще зимней растительности с почти уже летним освещением.

Посеял лук, шпинат и майскую редьку. Увидел, что горошины проросли – к своему облегчению, потому что меня преследовала почти навязчивая идея, что ничего не взойдет. Должен сказать в свое оправдание, что все наши усилия по ускорению роста не идут ни в какое сравнение с настоящим приростом, который за одну ночь получается сам по себе и без нашего участия. Нам не хватает прежде всего одной добродетели, которую можно было бы назвать «искусством-давать-себя-одаривать». В этом следует оставаться ребенком, и тогда счастье придет само собой. Мною давно подмечено: деньги – я имею в виду не абстрактные, а конкретные деньги, к примеру наследства, подарки и выигрыши, – переходят к совершенно определенному получателю. И случается это не столь уж редко, как кажется, ибо любой даритель оказывает предпочтение тому, кто умеет принимать подарки. Потому-то мы всё раздаем детям.

Подобное отношение оправдывается при разделе наследства и образует скрытое основание возникающих вследствие этого пререканий и ссор. Родители непременно хотели бы видеть всех своих детей дельными людьми, но их любовь обращена всё-таки к тем из них, которые остаются детьми дольше других. Поэтому они склонны одаривать щедрее всего самого младшего, сея тем самым семена раздора между братьями. Таким образом дельный и бывает уязвлен, как некогда Каин.

Сон. Я как будто услышал чей-то летописный рассказ или увидел распахнувшийся передо мной титульный лист старинной хроники: «Питие по-шведски». Из собравшейся по случаю означенного события толпы жена выволакивает на плечах не выдержавшего испытания мужа. На беду, у того завязывается пустячное препирательство с одним из собутыльников, попойка продолжается, но на сей раз всё заканчивается гибелью. Холодная механика насилия, куда человек попадает, словно в мясорубку, пытается вырваться из нее, снова затягивается и гибнет. Сцена разыгрывается на рыночной площади; все здания, одежды и лица соответствуют стилю времени, и лишь питье подается из современного пожарного крана с бронзовыми насадками, какие можно видеть на наших улицах.

Замечательным было и пробуждение. Из глубины сна я поднимался наверх, словно сквозь какой-то водоворот, и задолго до того, как вынырнуть на поверхность, услышал за окном рев автомобиля. Находясь в глубине сна, я всё же сумел распознать этот звук – подобно тому, кто, живя в иных мирах, не теряет связь и со здешним миром. В тот миг, когда я достиг верха, моё сознание защелкнулось подобно пружине и причинная связь восстановилась.

Поездка в Бургдорф, одно из старых гнезд Нижней Саксонии, будто высушенных долгим окуриванием. У садовника прикупил «разбитых сердечек» [25] Плачущие сердца (Dicentra spectabilis). , которые мне очень нравятся. Они были обильно политы, и продавец объяснил это так: им-де нужно «выкупаться». Ремесленники почти всегда говорят лучше людей образованных, которые обращаются со словами как с разменной монетой. Так, от одного незнакомца я на днях получил стихотворение, в котором воспевались «звуки водолазного колокола в глубине» – наглядный пример образа, рожденного из пустоты понятия.

На дороге – молодая ведьма с рыжими волосами. Они бывают светлой и смуглой породы – поразительно, как глубоко и в той и в другой живет дух огня. Складывается впечатление, будто к кострам для сожжения еретиков их притягивало какое-то внутреннее влечение, вероятно, гороскопического характера. Методы порчи скота, впрочем, тоже осовременились: недавно я прочитал, как какую-то старуху осудили за то, что она подбрасывала в чужие хлева зараженную вирусом ящура солому.

Первый раз в своей новой обители за микроскопом. Когда я разрубил в саду толстый, изрешеченный крупными дырами буковый сук, на колоде остался черный с зеленым металлическим отливом жучок, покрытый длинными волосками: Xestobium plumbeum. В своей коллекции я обнаружил лишь его разновидность с красно-бурыми надкрыльями, которая попалась мне в сети бороздок валежника среди трав под старыми буками. Ловля живущих в древесине тварей – особое искусство.

«Королева змей». Я собираюсь присвоить этому каприччо новый заголовок, а именно «На мраморных утесах» [26] Рус. пер.: Юнгер Э. На мраморных утесах / пер. Е. Воропаева. М.: Ad Marginem, 2009. . Единство красоты, величия и опасности, как мне представляется, проявится в нем еще ярче.

Оторвавшись от работы, я выглянул в окно. По дороге в восточном направлении торопливо двигалась колонна орудий. Всё происходило, как на войне перед началом крупного сражения. На этих неделях немцы вступили в Богемию, Моравию и Мемель, а итальянцы заняли Албанию. Все признаки указывают на скорое начало войны; потому я пытаюсь внутренне смириться с тем, что буду вынужден прекратить работу. И это, как назло, в тот самый момент, когда я ощущаю некое просветление, когда начинаю особенно высоко ценить время. Во всяком случае, перу придется бездействовать, исключение составит лишь дневник. Работа будет возложена на глаза, ибо в зрелищах недостатка не будет.

Углублял дорожки в саду. Разрубленные лопатой черви, приплясывая, извиваются – мгновенная вспышка боли, как от прижигания ляписом. Понятно, почему червь – символ боли и почему с ним сравнивают беззащитного, страдающего человека. Во-первых, само положение – близость к земле – олицетворяет нечто низменное, в отличие от змеи с ее юркими движениями, блестящей чешуей и оружием в виде жала. Во-вторых, это голая, безволосая, совершенно незащищенная кожица, слепота и прежде всего кривизна, из-за чего всё тело превращается в одно сплошное чувствилище.

При виде извивающегося червя всегда испытываешь сочувствие и отвращение, как и в случае свиньи, с которой его сближает сам характер боли. Допускаю, что таким образом происходит расплата за беззаботное существование – червю в тучной земле живется как у Христа за пазухой, свинья же унижается до положения ненасытной толстомясой утробы, а потому такой оборот в их судьбе можно если и не одобрить, то, во всяком случае, с ним согласиться. Но есть и такие животные, которые страдают весьма возвышенно.