Павел Николаев - Есенин, его жёны и одалиски

С. Есенин

Эта самохарактеристика Есенина, конечно, не обрадовала Марию, так как показала, что она совершенно не знает поэта как человека. Не понравился ей и менторский тон в назиданиях любимого: по существу, они носили уничижительный характер:

«На курсы я тебе советую поступить, здесь ты узнаешь, какие нужно носить чулки, чтоб нравиться мужчинам, и как строить глазки и кокетливо подводить их под орбиты. Потом можешь скоро на танцевальных вечерах (в ногах твоя душа) сойтись с любым студентом и составишь себе прекрасную партию, и будешь жить ты припеваючи. Пойдут дети, вырастите какого-нибудь подлеца и будете радоваться, какие получает он большие деньги, которые стоят жизни бедняков. Вот всё, что я могу тебе сказать о твоих планах.

Верно, Маня, мало в тебе соков, из которых можно было бы выжать кой-что полезное, а это я говорю на основании твоих слов: “Танцы – душа моя!” Бедная, душу-то ты схоронила в ноги!»

Не зная автора письма, подумаешь, что это писал какой-то аскет, требующий от юного создания самоотречения, отказа от маленьких радостей жизни. Нет, не отринул ещё молодой поэт идеализм, о котором помянул в начале своей эпистолы.

А как вам, читатель, вот это заявление «любимой»:

«Любить безумно я никогда ещё не любил, хотя влюбился бы уже давно, но ты всё-таки стоишь у дверей моего сердца. Но, откровенно говоря, эта вся наша переписка – игра, в которой лежат догадки, – да стоит ли она свеч?

Любящий С.»

У дверей его сердца! Но всё-таки любит! А впрочем – какая любовь – виделись всего один раз, и сам признался, что никогда не любил, правда, «безумно». Но это хорошо – ведь надо жить, а как это возможно без ума? Словом, девушке на пороге семнадцатой весны было о чём задуматься. А Есенину в сентябре исполнилось восемнадцать лет; он считал себя уже вполне созревшим физически и нравственно, а потому продолжил поучать и «просвещать» Марию:

«Жизнь – это глупая шутка. Всё в ней пошло и ничтожно. Ничего в ней нет святого, один сплошной и сгущённый хаос разврата. Все люди живут ради чувственных наслаждений. Но есть среди них в светлом облике непорочные, чистые, как бледные огни догорающего заката. Лучи солнышка влюбились в зелёную ткань земли и во всё её существо и бесстыдно, незаметно прелюбодействуют с нею.

Люди нашли идеалом красоту и нагло стоят перед оголённой женщиной, и щупают её жирное тело, и разражаются похотью. И эта-то игра чувств, чувств постыдных, мерзких и гадких, названа у них любовью. Так вот она, любовь! Вот чего ждут люди с трепетным замиранием сердца. “Наслаждения, наслаждения!” – кричит их бесстыдный, заражённый одуряющим запахом тела в бессмысленном и слепом заблуждении, дух. Люди все – эгоисты. Все и каждый только любит себя и желает, чтобы всё перед ним преклонялось и доставляло ему то животное чувство – наслаждение».

Есть, конечно, и вполне достойные люди, полагал поэт, но это капля в море античеловечности. «Дух их тоскует и рвётся к какому-то неведомому миру, и они умирают не перед раскрытыми вопросами отвратительной жизни, – увядают эти белые чистые цветы среди кровавого болота, покрытого всею чернотой и отбросами жизни».

Мария, с её опытом жизни среди простых крестьян села Калитинка, никаких кровавых болот не видела, никакого разврата не знала и не понимала, какой неведомый мир нужен любимому, что он так угнетает и терзает его душу. А тот всё сгущал чёрные краски:

«К чему же жить мне среди таких мерзавцев, расточать им священные перлы моей нежной души. Я один, и никого нет на свете, который бы пошёл мне навстречу такой же тоскующей душой. Будь это мужчина или женщина, я всё равно бы заключил его в свои братские объятия и осыпал бы чистыми жемчужными поцелуями, пошёл бы с ним от этого чуждого мне мира, предоставляя свои цветы рвать дерзким рукам того, кто хочет наслаждения.

Я не могу так жить, рассудок мой туманится, мозг мой горит и мысли путаются, разбиваясь об острые скалы – жизни, как чистые хрустальные волны моря.

Я не могу придумать, что со мной. Но если так продолжится ещё, – я убью себя».

Такая жизненная перспектива, конечно, не могла понравиться девушке, желавшей иметь хозяина-мужа, здоровых детей и простые радости жизни. А что дал ей поэт почти за полтора года заочного общения? Сплошные жалобы и страдания, никакого будущего, и не понять: любит её или не любит? Всё неопределённо и хаотично: начинает за здравие, кончает за упокой: «Я знаю, ты любишь меня, но подвернись к тебе сейчас красивый, здоровый и румяный с вьющимися волосами другой – крепкий по сложению и обаятельный по нежности, и ты забудешь весь мир от одного его прикосновения, а меня и подавно…»

Поплакав и подумав, Мария решила больше не отвечать человеку, которого не могла понять. А любовь? Да, любила и ещё любит, но не сегодняшнего резонёра, а того юношу, почти мальчика, который запечатлелся в её сознании по той далёкой встрече в Константинове.

Не получив ответа на своё последнее письмо, Сергей взбеленился и слал Бальзамовой свои цидули одну за другой. Но Мария не отвечала. Тогда Есенин написал её отцу, диакону сельской церкви. Тот с недоумением читал: «Вероятно, я не стою вашего внимания… Успокойтесь, прощайте!»

Растревоженный диакон потребовал от дочери объяснений. Узнав, что отношения молодёжи ограничивались перепиской, успокоился, но спросил:

– Он не кинется с моста?

Будто предвидел судьбу поэта.

…В 1913 году Есенин закончил несостоявшийся роман примирительным письмом к Марии, девушке тургеневского типа: «Если ты уже любишь другого, я не буду тебе мешать, но я глубоко счастлив за тебя. Дозволь тогда мне быть хоть твоим другом… Сейчас я не знаю, куда преклонить голову; Панфилов, светоч моей жизни, умирает от чахотки».

Хорошее письмо, но всё же Сергей Александрович немного лукавил: на девятнадцатой странице его жизни появилась третья женщина.

Смиренная Анна.С конца 1913 года Есенин начал слушать в Народном университете имени Шанявского лекции по истории литературы. Посещение занятий было свободным. Историк А. Кизеветтер вспоминал: «Я видел там сидящими рядом офицера Генерального штаба и вагоновожатого городского трамвая, университетского приват-доцента и приказчика от Мюра и Мерилиза, даму с пушистым боа на шее и монаха в затрапезной рясе».

В университете Есенин познакомился с Анной Изрядновой, большеглазой, умной и очень доброй девушкой. Но красотой она не блистала и была на четыре года старше Есенина. Поэт страждал ласки, и он её получил от этой тихой и безропотной представительницы слабого пола.