Андрей Колесников - Пять пятилеток либеральных реформ. Истоки российской модернизации и наследие Егора Гайдара

В третьем номере журнала «Коммунист» за 1983 год была опубликована установочная статья «Учение Карла Маркса и некоторые вопросы социалистического строительства» за подписью Андропова, которая по тем временам казалась прорывной. Однако готовилась она, начиная с августа 1982 года, для Брежнева большой бригадой партийных спичрайтеров, мобилизованных на бывшую дачу Горького в Горках-10 (одно из самых «намоленных» спичрайтерских мест).

У каждой судьбоносной партийной фразы или всесоюзного слогана был свой автор. Формулу «Нынешнее поколение советских людей будет жить при коммунизме» придумал на такой же партийной даче ответственный работник аппарата ЦК Елизар Кусков, которому хватило самоиронии заметить: «Этот лозунг переживет века». «Экономика должна быть экономной» – это Александр Бовин. А фирменное андроповское про общество, которое мы не знаем, – это бывший помощник Михаила Суслова Борис Владимиров. Правда, редакция была иная: «Нам надо трезво представлять, где мы находимся». Немного напоминало симптоматичный анекдот тех же времен: пьяный кричит: «Идея! Идея!» – «Какая идея?» – спрашивают у него. «Иде я нахожуся?!»

Впрочем, вопрос был задан правильно. Чуть позже та же мысль появилась в июне 1983-го в докладе на очередном пленуме по идеологическим вопросам. Притом что доклад делал Константин Черненко. Как утверждает Леонид Млечин, фраза была вписана рукой замзава международного отдела, когда-то любимого спичрайтера Брежнева Вадима Загладина: «Если говорить откровенно, мы еще до сих пор не изучили в должной мере общество, в котором живем и трудимся».

Вот молодые экономисты в этом духе и действовали – в полном соответствии с требованиями родного Центрального комитета. И первая общего плана бумага о том, что надо сделать, писалась летом – осенью 1983-го в лаборатории Герасимовича во ВНИИСИ. Разумеется, это была не единственная структура, которая строчила бумаги на самый верх, – работали все экономические институты Советского Союза. Однако уже после смерти Андропова и воцарения Черненко, в эпоху «гонки на лафетах», именно лаборатории НИИ системных исследований была уготовлена совершенно особая роль.

Как мы уже знаем, в начале 1983-го Гайдара пригласили выступить на чубайсовском семинаре, но не закрытом, а официальном. А он, рассказывал Олег Ананьин, все никак не приезжал. И тогда во ВНИИСИ однажды объявился, по словам Егора, «худенький рыжеватый парень» из Ленинграда и решительным образом обаял всю лабораторию. В результате Гайдар впервые оказался в Питере. Чубайсу хотелось расширять пространство анализа и дискуссии, не ограничиваясь принципом, описанным Андреем Вознесенским: «Нас мало. Нас, может быть, четверо».

Ленинградская четверка образовывала топографический квадрат – Васильев, Глазков, Чубайс, Ярмагаев жили неподалеку друг от друга в центре. Они даже пробежки в Таврическом саду совершали по утрам, правда втроем, Ярмагаев не бегал. Но топографию надо было расширять.

В Питере только читали Acta oeconomica, а Гайдар уже открыто процитировал текст из венгерского журнала в одной из своих статей 1983 года. В Ленинграде пределом мечтаний было опубликоваться в каком-нибудь сером, как портянка, институтском сборнике, а в Москве Гайдар публиковался в «Известиях АН СССР» и главном научном экономическом журнале страны «Вопросы экономики», на хорошей офсетной бумаге, с большой аудиторией, цитируя болгарских, югославских, венгерских авторов. Да и регулярный большеформатный «Сборник трудов ВНИИ системных исследований» в синей обложке выглядел очень солидно.

Питерская команда постепенно расширялась. И за счет официальных семинаров, и благодаря более узким и более содержательным встречам. По словам Сергея Васильева, на закрытые встречи приглашались Оксана Дмитриева, которая потом разошлась с командой, а впоследствии и вовсе стала ожесточенным врагом Чубайса; Александр Вартанов (однокурсник и друг Васильева); Сергей Игнатьев, будущий председатель ЦБ РФ, знакомый Ярмагаева, ленинградец, учившийся в аспирантуре в МГУ, знавший западную экономическую литературу на уровне Гайдара и написавший диссертацию по инфляции в Югославии; Михаил Дмитриев, более молодой, чем все остальные «кружковцы» из все той же Проблемной лаборатории Финэка. Через пару лет он примкнет к кругу более радикальных и молодых экономистов – ленинградскому клубу «Синтез» (о нем речь впереди), который выйдет за пределы парадигмы «совершенствования хозяйственного механизма». В этой парадигме, по мнению самого Дмитриева, Гайдар находился слишком долго.

Сергей Игнатьев, скромный, молчаливый, немного закрытый от мира стеклами сильных очков и сигаретным дымом, считался наиболее начитанным из всех молодых экономистов, особенно в том, что касалось не в целом гуманитарной, а именно экономической литературы. Поначалу он входил в своеобразный кружок, группировавшийся вокруг лаборатории ценообразования Финэка. Знакомство с чубайсовцами, а затем работа с гайдаровцами была важной для будущего председателя Банка России: «Мне очень хотелось публиковаться, а у Толи была возможность печатать статьи в сборниках инженерно-экономического института. В частности, статья, где сравнивались одноуровневая и двухуровневая банковские системы, появилась именно в одном из этих сборников. Честно говоря, я не видел разницы между официальными и неофициальными семинарами – и то и другое мне было в равной степени интересно. Гайдар был моим вторым издателем – очередная статья появилась в сборнике ВНИИСИ. Третьим издателем – в журнале „Эко“ – был Петр Филиппов».

В декабре 1984 года Григорий Глазков поступил в аспирантуру ЦЭМИ и получил возможность расширять круг общения с большим числом экономистов.

Центральный экономико-математический институт за два десятилетия своего существования стал легендарным местом. Легендарна была даже архитектура: здание ЦЭМИ с «ухом» на фасаде (хотя это была на самом деле железобетонная лента Мёбиуса – по ней советская экономика и ходила в своей математической безнадежности) было спроектировано архитектором Леонидом Павловым, который говорил: «Архитектура измеряется не человеком, а требованиями общественного развития». И построил ЦЭМИ как две налипающие друг на друга, словно намагниченные, пластины – одна для больших компьютеров (которые, пока здание строилось, уже устарели), другая – для тех, кто на них работает. Не случайно тот же архитектор примерно в то же время спроектировал еще одно здание для расчетов планомерного развития – кубическую фантазию Главного вычислительного центра Госплана СССР на Новокировском проспекте. А рядом с ЦЭМИ стояло здание ИНИОНа, библиотеки, в которую специально приезжали заниматься питерские экономисты, расширявшие пространство мышления не за счет математики, а благодаря гуманитарному знанию – удобное, просторное, светлое, с самыми свежими поступлениями западной научной литературы – пир духа!