Пётр Азарэль - Две жизни Пинхаса Рутенберга

Когда Рутенберг узнал, что в их районе создаётся отделение «Собрания», он попросил Клима Иванова, своего рабочего, пойти на церемонию открытия и стать его членом.

Он рассказал потом, что Гапон явился не один, а с градоначальником Иваном Фуллоном. Тот явно благоволил отцу Георгию, облачённому в шёлковую рясу. Гапон произнёс речь, которая вдохновила многих собравшихся.

– Я слышал, он прекрасный оратор. На его проповеди собираются тысячи людей.

– Верно, Пётр Моисеевич, говорит он хорошо. Я записался в профсоюз, как почти все, кто там был.

– Спасибо, Клим. Я в долгу не останусь.

К концу года на заводе произошёл инцидент, последствия которого стали роковыми для всей Российской империи. Мастер деревообрабатывающего цеха уволил четырёх рабочих. На заводе распространился слух, что их уволили из-за принадлежности к «Собранию». Рутенберг узнал от приятеля, служащего администрации, что дирекция весьма обеспокоена стремительным ростом Нарвского отдела профсоюза и опасалась, что все рабочие станут его членами. Об этом он при встрече сообщил Савинкову и стал ожидать ответных действий Гапона, до сведения которого было доведено, что рабочие уволены незаконно. «Собрание» должно вступиться за своих членов, заявил тот. На заседании руководителей отделов было решено послать депутации к градоначальнику Фуллону, к директору завода Смирнову и фабричному инспектору Чижову с требованием восстановить уволенных рабочих и уволить мастера Тетявкина. Фуллон, который с Гапоном был в хороших отношениях, принял депутацию вежливо и обещал помочь. Директор и инспектор решительно отказались удовлетворить эти требования. Тот же служащий рассказал Рутенбергу о визитах Гапона, который, похоже, вёл единоличные переговоры со Смирновым и Чижовым, стараясь убедить их пойти на уступки и угрожая стачкой. Но те оказались непреклонны.

На Новый год день выдался на удивление погожий. Небо очистилось после длительного снегопада и сияло непогрешимой голубизной. Город словно накрылся чистым белым покрывалом, чтобы поразить людей своей удивительной красой. И казалось, что он своим величием зовёт всех жить в мире и согласии и не нарушить его высшую гармонию. Рутенбергу по выходу из дома удалось сразу поймать пролётку, и уже через минут двадцать он оказался на Лиговке, где его ждал Савинков.

– Здравствуй, Мартын Иванович.

– Здравствуй, Борис.

– Я пригласил тебя сегодня, так как по сведениям, полученным от наших агентов, нас ожидают чрезвычайные события.

– Гапон в последнее время часто бывает на Путиловском, – сказал Пинхас. – Увы, ему пока не удалось достичь компромисса с администрацией. Казалось бы, что стоило принять четверых и уволить мастера, которому сам директор, я уверен, и поручил выгнать этих бедолаг. Но она почему-то не боится идти на конфронтацию.

– Скорей всего, потому что правление видит в «Собрании» большую опасность и желает покончить с ним. Оно хочет поставить его в безвыходное положение, показать всем его бессилие даже в этом, казалось бы, простом деле, – рассуждал Савинков. – Но оно вместе с правительством, я думаю, очень ошибаются. Гапон демонстрирует сейчас неожиданное упорство.

– Хотелось бы с ним познакомиться, – вздохнул Рутенберг.

– Постарайся через своих рабочих – членов профсоюза выйти на него, – сказал Савинков. – Я слышал, Гапон с товарищами готовит петицию с политическими и экономическими требованиями, которую хочет преподнести царю. Кроме того, он угрожает всеобщей стачкой и конечно обратится к нам и социал-демократам за поддержкой. Значит, у тебя есть повод говорить с ним и помочь ему.

– Рабочие не вооружены, Борис. Не представляю себе, как такую петицию он передаст царю.

– Гапон поэтому хочет решить вопрос мирным путём и петицию не предъявлять. Скорей всего правительство посоветует Николаю не принимать её и ввести войска. Но я слышал, что у Гапона в «Собрании» сильная оппозиция. Она толкает его на конфликт.

– Поэтому, будет жарко, Борис. Несмотря на мороз.

– «Блажен, кто посетил сей мир в его минуты роковые!» Так писал Фёдор Тютчев.

– Не уверен, Борис, что блажен. Но ничего не поделаешь, самодержавие и народ рано или поздно должны будут столкнуться, слишком непримиримы их интересы.

– Возможно, ты прав, Мартын. Хочешь зайти ко мне? Выпьем чаю или что-нибудь покрепче. Когда ещё увидимся?

– Спасибо, Борис. Но я обещал Ольге вернуться домой и покатать Женю на санках. Смотри, какая прекрасная погода!

– Ладно, Мартын. Будь здоров!

Савинков протянул руку для пожатия и окинул друга взглядом. Рутенберг улыбнулся, молча пожал руку и окликнул кучера проезжавшей пролётки.

Гапон, надеясь на мирное разрешение конфликта, был уверен, что правительство окажет давление на администрацию завода. Он надеялся на градоначальника Фуллона, который пытался договориться с председателем совета министров Сергеем Витте. Увы, требования профсоюза не были удовлетворены. На собрании Нарвского отдела приняли решение о забастовке и 3 января Путиловский завод стал. В тот же день состоялось совещание предпринимателей. Министр финансов составил доклад на имя императора, в котором утверждал, что требования рабочих незаконны и невыполнимы, а исполнение их нанесёт тяжёлый урон российской промышленности. Введение восьмичасового рабочего дня на Путиловском заводе, получившем ответственный заказ для Маньчжурской армии, писал министр, может привести к непоправимым последствиям и поражению в войне.

Рутенберг видел всю стихийность развертывавшихся событий, бессилие революционных партий и интеллигенции оказать какое бы то ни было влияние на них, и не мог понять позиции правительства, допускавшего все это на свою погибель.

На заводе Рутенберга уважали и приглашали во время стачки посещать заседания Нарвского отделения «Собрания». В тот вечер, после бесплодных усилий и хождений по власть имущим, Гапон произнёс свою пламенную речь. Под возгласы одобренья толпы он спустился со сцены в сопровождении ближайших товарищей. Группа рабочих-путиловцев подошла к Гапону. Семёнов, один из них, обратился к нему:

– Отец Георгий, познакомься с нашим другом.

– Пётр Моисеевич, – сказал Рутенберг и пожал ему руку.

Гапон с интересом оглядел молодого высокого господина с немного вьющимися тёмными волосами и глазами, поблёскивающими через толстые стёкла очков.

– Рабочие мои не очень любят интеллигентов, – произнёс священник. – Тем более удивительно, что они приняли тебя за своего.

– Для меня их нужды и чаяния понятны и очевидны, Георгий Аполлонович. Я ведь работаю с ними уже несколько лет.

– Хорошо, что ты сумел найти с ними общий язык.