Пётр Азарэль - Две жизни Пинхаса Рутенберга

– Спасибо, синьор Габриэле, за прекрасный ужин, – поблагодарил Маттео. – Завтра весь день мы посвятим проектированию и расчётам.

– Послезавтра, мы встретимся, и, я надеюсь, вы покажете мне эскизы, – заявил Габриэле.

– Нам бы очень этого хотелось, – произнёс Рутенберг.

Вечерний свет опустился на равнину, хорошо просматривающуюся с бельведера. Они сидели в креслах, слушая Габриэле и Беатриче, которая играла им на рояле и пела арии. Потом появился Марко. Они попрощались с хозяином и его женой и сели в машину. Через полчаса Рутенберг уже сидел на диване в своей комнате, и вспоминал весь этот день, и прекрасную женщину, к которой почувствовал давно не испытываемую симпатию.

Весь следующий день они с Маттео провели в обсуждении планов и расчётах. К вечеру эскизы с размерами каналом и труб были готовы. Рутенберг уснул с чувством хорошо выполненной работы. Он ещё не знал, что эта поездка станет началом большого будущего проекта.

Утром они встретились с Габриэлем в фойе. Он был доволен проектом, внимательно выслушал объяснения, а уезжая, искренне жал им руки. Марко подождал, пока они соберут свои вещи в гостинице, и отвёз их в Неаполь на железнодорожный вокзал. Рутенберг, оказавшись в Неаполе, ещё надеялся навестить Горького. Но поездка на юг была непредвиденной, и он не успел связаться с Алексеем Максимовичем до отъезда из Генуи. А сейчас он не был уверен, что его друг на Капри. Он знал о частых путешествиях писателя по Италии и Европе. Поэтому решил отказаться от поездки на остров и не рисковать доверием к нему Леонардо. Слишком дорогой ценой досталось ему место в компании.

Маттео почувствовал волнение сотрудника.

– Пьетро, у тебя всё в порядке? – спросил он.

– Да, – ответил Рутенберг. – Два года назад я гостил здесь на Капри у моего друга известного писателя Горького.

– Я слышал о нём, – заметил Маттео. – Он очень популярен в Италии. Он и сейчас здесь?

– Не уверен, – произнёс Рутенберг. – Он часто уезжает по своим делам.

– Жаль, я бы с удовольствием с ним познакомился, – заявил Маттео.

– Давай-ка в другой раз, – сказал Рутенберг. – Я извещу его о нашем приезде. А сейчас нам нужно вернуться и завершить наш проект. К тому же я не думаю, что это понравилось бы руководству компании.

– Умный ты человек, Пьетро, – усмехнулся Маттео. – Но я друзей не предаю.

Рутенберг посмотрел на него и дружески потрепал по плечу. Маттео улыбнулся и пожал ему руку.

На своё письмо, переданное Егору Егоровичу Лазаревым Центральному Комитету, ответа он так и не получил. Как и записки, запрещающей ему публиковать дело Гапона до того времени, когда ЦК найдёт его своевременным. Из-за мытарств в Женеве по этому вопросу он тогда потерял работу. Но сейчас он устроился в компании, где его авторитет высок, где его ценят и уважают итальянские инженеры. У него, наконец, появилась материальная основа довести дело до конца. Неожиданно, обстоятельства стали ему благоприятствовать. Из местных газет Рутенберг узнал, что ЦК объявил Азефа провокатором. Он не без труда нашёл в киосках газету «Знамя труда», центральный орган партии, от 26 декабря 1908 года, с заявлением:

«Центральный Комитет партии с.-р. доводит до сведения партийных товарищей, что инженер Евгений Филиппович Азеф, 38 лет (партийнные клички: «Толстый», «Иван Николаевич», «Валентин Кузьмич»), состоявший членом партии с.-р. с самого основания, неоднократно избиравшийся в центральные учреждения партии, состоявший членом БО и ЦК, уличен в сношениях с русской политической полицией и объявляется провокатором. Скрывшись до окончания следствия над ним, Азеф, ввиду своих личных качеств, является человеком крайне опасным и вредным для партии. Подробные сведения о провокаторской деятельности Азефа и ее разоблачении будут напечатаны в ближайшем времени».

Предательство Азефа не укладывалось в его сознании, и даже личная неприязнь не могла изменить его неприятия этого утверждения. Он продолжал непоколебимо верить в невиновность Азефа, руководившего всем революционным террором в России. Невозможно, думал Рутенберг, что провокатором является человек, который организовал десятки терактов, осуществил убийства видных представителей государственного аппарата, в том числе своего начальника министра внутренних дел и шефа корпуса жандармов Плеве. И генерал-губернатора Москвы великого князя Сергея Александровича. Он готовил убийство царя Николая II и его премьера Столыпина, который чудом выжил во время взрыва в его особняке на Аптекарском острове. Ведь он сам вместе с ним руководил подготовкой покушения на министра внутренних дел Дурново.

Рутенберг знал, что в начале 1907 года Азеф находился в Генуе и в её предместье, городке Алассио. Он избегал встречи с ним, считал её нежелательной, не забывал разговора с ним в Гейдельберге, когда отверг указание Азефа отправиться в Россию, где он был бы, конечно, схвачен. Даже теперь, после его разоблачения и бегства Рутенберг опасался подосланных им агентов охранки.

Погруженный в размышления о происшедшем, Рутенберг вернулся домой и написал письмо Савинкову. Он не желает мириться с заявлением ЦК, считает кампанию против Азефа большой ошибкой и просит Бориса прислать ему дополнительные материалы по этому делу, находящиеся в распоряжении руководства.

Закончив письмо, Рутенберг поднялся со стула и прошёлся по комнате. Разоблачение Азефа предоставило теперь доказательства и доводы, которых всё время не хватало прежде. Сейчас всё сошлось и стало ясным и очевидным. Он вдруг почувствовал себя свободным от связывавших его прежде обязательств. В его голове возникла мысль исповедоваться перед эсерами, вынужденными эмигрировать и продолжавшими скрываться в России, многие из которых разделяли официальную точку зрения ЦК о нём и деле Гапона. Он осознал, что представилась возможность, которую нельзя упустить. Он сел писать статью, ещё не представляя, где он сможет её напечатать. Он недолго думал о названии. Оно пришло практически сразу, и на первом листе он написал: «Почему я убил Гапона». Он изложил всю историю в самой лаконичной форме. Писалось легко, потому что три года, прошедшие с того времени, как в дачном посёлке Озерки собранные им люди совершили казнь, она жила в его памяти, ожидая момента, когда выплеснется оттуда потоком горячей лавы и освободит его мысли, тело и душу. К ночи он закончил статью, переписал её начисто и устало откинулся на спинку стула.

На следующий день после работы он пошёл на центральную городскую почту и отослал письмо Савинкову и после некоторого раздумья, поместил статью в большой конверт и послал его в Париж в «Le Matin», популярную в Европе буржуазную газету, которая однажды предлагала ему напечатать какую-либо заметку. В сопроводительном письме он напомнил об этом и просил сделать перевод и выполнить необходимое редактирование.