Хэзер Дьюи Макадэм - Их было 999. В первом поезде в Аушвиц

Где еще можно наверняка застать в Шаббат юную, незамужнюю, благовоспитанную еврейку, как не дома с родителями? Регистрация накануне Шаббата означала, что если девушка решит проигнорировать призыв и спрятаться, уклоняясь от выпавшего ей шанса поработать на правительство, то с утра ее без труда можно будет найти дома.

Решение спрятаться создавало ряд сложностей, но альтернатив было немного – особенно для тех, кто помоложе. Если девушка не состояла в браке, то автоматически становилась уязвимой, и потому некоторые семьи приложили все силы, чтобы выдать дочерей замуж до регистрации. Другие отправили своих девочек к родственникам в соседнюю Венгрию. Но семьи, которым правительство посулило поблажки, не считали подобные срочные меры необходимыми. Не получив обещанные документы, они могли выбрать лишь одно из двух – или повиноваться закону и дочерей отдать, или ослушаться закона и дочерей спрятать. Гроссы и Фридманы решили повиноваться. А Амстеры выбрали второй путь.

Ранним утром в субботу 21 марта местные полицейские в сопровождении гардистов подошли к дому Адольфа Амстера. Когда стучат в дверь ни свет ни заря, это может означать лишь одно. Мать Магды бросилась в спальню дочери и отправила ее в «тайник под крышей» их большого дома. Продрав глаза, господин Амстер открыл дверь, стараясь держать себя как можно непринужденнее. Стоящие у дверей встретили его не слишком приветливо.

Дьора Шпира вспоминает, как бывшие одноклассники, примкнувшие к Глинковой гвардии, на его глазах забирали своих друзей – одноклассники арестовывали одноклассников. Весьма вероятно, что, отворив тем утром дверь, Адольф Амстер обнаружил на пороге юношей, которые когда-то были теми самыми прыщавыми мальчишками, друзьями дочери, а теперь стояли с ружьями наготове. Он объяснил гардистам: мол, его семье пообещали освобождение, а, значит, им не было нужды утруждать себя визитом. Развращенные ощущением власти, которую давала им черная форма, парни выволокли хозяина на улицу и принялись охаживать дубинками.

Возможно, они выплескивали на него свой гнев и хотели прилюдно унизить, потому что он считался богатым евреем? Вышедшие из домов соседи в ужасе смотрели на происходящее. Амстер, весь в крови и синяках, умолял их прекратить. (Он был не настолько богат и важен, чтобы стыдиться умолять.)

Гардисты орали:

– Что это за дочь такая, которая смотрит, как отца избивают до смерти? Если бы Магда по-настоящему любила отца, то спасла бы его! Что это за дочь, если позволяет тебе так страдать?

В ловушку подложили приманку – любовь. Знать, что отца зверски избивают, и не вмешаться – это было выше Магдиных сил. Девочка-тростинка с нежным лицом вышла из дома. Отец обнял ее и стал упрашивать, чтобы ей позволили остаться. У него нет других дочерей. Она нужна дома. А как же его собственная служба правительству?

Парни грубо расхохотались. Они погнали хрупкую Магду, уводя ее по растаявшему снегу туда, где стояли другие девушки, которые тоже думали, что смогут спрятаться. Как же легко разыскать девушку, если она добродетельна!

Явившись к Рознерам, что жили в деревне в паре километрах от Прешова, гардисты дали их дочери Йоане два часа на сборы. Ее вместе с другими двадцатью тремя жительницами Шаришских Лук запихнули в грузовик, где они сидели в тесноте, «как сардины в банке», отвезли в город, высадили там у пожарной части, пометив в списке их имена. Было около десяти утра, и в пожарной части проходили регистрацию еще двести с лишним молодых женщин.

Несмотря на ранний час, Дьора Шпира с братом уже успели прослышать о случившемся у дома Амстеров и сейчас стояли у пожарной части, чтобы посмотреть, что будет дальше. Когда колонну девушек маршем вывели на дорогу, мальчики побежали, спотыкаясь, следом, выкрикивая имена Магды и Клары. Поскольку дело было ранним утром в Шаббат, некоторые члены еврейской общины еще не знали, что с девочками обращаются, как с обычными преступницами, лишая их последней материнской ласки, прощальных семейных поцелуев, и строем ведут на станцию. Дьору по сей день преследует вид этих убитых горем, растерянных юных женщин. «Главный ужас – это когда они ловили девочек и сгоняли их, как скот… Это был прообраз того зла, которое потом воспоследует».

Дьора Шпира в юношеские годы и в наше время. Фото предоставлено Дьорой Амиром.

Когда все увидели, что дочерей сажают в пассажирский поезд, люди укрепились в своей иллюзии, будто в последней прокламации речь и в самом деле шла лишь об общественных работах, – их тревоги, возникшие, было, когда забирали девочек, слегка поутихли. В утреннем свете девушки открыли окна и высунулись наружу, чтобы послать своим семьям воздушные поцелуи и получить ответные. Отыскав взглядом родителей, девушки окликали их. Звучали молитвы. Но лишь немногие были услышаны.

Ида Эйгерман могла помахать на прощание только своей тетке. Она задумалась об оставшихся в Польше родителях. Знай она, как все обстоит на самом деле, то, возможно, сбежала бы со станции. Ведь всего через пару дней в ее родном городе Новы-Сонч на еврейском кладбище соберут пожилых евреев и предпринимателей – как евреев, так и поляков – и всех расстреляют. Среди убитых в тот день были, скорее всего, и родители Иды, и родители Рены Корнрайх из Тылича.

Марта Ф., будущая мать Орны Тукман, выросла в большой семье, и все они сейчас махали ей с платформы. Вместе с ней в купе ехали ее хорошие подруги Минка, Маргита и тезка Марта. Им было уже слегка за 20, и они сейчас испытывали иные чувства, чем девушки помоложе, впервые оторвавшиеся от отцов и матерей. Эти молодые женщины уже работали, они жили отдельно. Трехмесячное отсутствие создаст трудности их семьям, которым они помогают, зарабатывая на жизнь. Да и их собственные судьбы – что будет с ними самими? Как юной женщине влюбиться и выйти замуж, если ее на три месяца увозят на работы? Какой молодой человек станет ждать девушку, если с ней теперь нельзя совершать долгие прогулки и нежно ворковать? Много ли будет на этой обувной фабрике симпатичных юношей-евреев?

Наутро, проснувшись в попрадской казарме, Эдита с Леей обнаружили себя в чужом, незнакомом мире. Ни завтрака, ни песен, ни мамы. Глаза у Эдиты склеились от слез, смятения и бессонной ночи. А тут еще в довершение всех бед начались месячные. Бродя по коридорам, они с сестрой слышали гулкое эхо шагов и девичьи голоса в огромном пустом здании.