Хэзер Дьюи Макадэм - Их было 999. В первом поезде в Аушвиц

По периметру площади на фоне высящихся сугробов стояли малочисленные, самые непоколебимые торговцы и фермеры. Ветер морозил голые руки мясника-нееврея, раскачивая последние висящие над ним палки колбасы. Головки сыра лежали, накрытые марлей. Весенних овощей еще не было – только картошка, брюква да пастернак. Словацкая военная полиция – то есть Глинкова гвардия – тяжелой поступью вышагивала среди сугробов с таким видом, словно обходить дозором снежные заносы для гардистов – святой долг. В сапогах, перетянутые ремнями, в черных шинелях и галифе, они всячески старались придать себе угрожающий вид. Но эти мальчики – совсем юные, некоторые еще даже не брились – не внушали ужаса ни Аделе, ни другим девушкам. Чего тут, собственно, бояться? Ведь они выросли вместе. А мальчики всегда любят играть в войну. Но все равно казалось странным, что в ответ на приветствия девушек их бывшие одноклассники либо делали вид, будто не слышат, либо обращали на них свирепый взгляд.

Мир в этих местах тесен. Не поздороваться с соседями – такое невозможно представить, но в последнее время приветствия стали осторожнее и сдержаннее, радушные оклики сменил шепот. «А потом вдруг неевреи вовсе перестали с нами разговаривать, – рассказывает Эдита. – Они даже не отвечали, когда моя мать с ними здоровалась!» Как можно быть столь неучтивыми с соседями? Но в то время все были постоянно на нервах.

В обычный базарный день Эдита с Леей беззаботно входили на рынок под звуки привычного стаккато торговцев, нахваливающих свой товар, и оживленной мелодии голосов торгующихся покупателей. Но сегодня базарный день был далеко не обычным. Хотя сестры все равно вполне могли быть в веселом настроении и хохотать на свежем воздухе: ведь они пребывали в счастливом неведении, не замечая исполненных сожаления взглядов, непрошеной слезы на чьей-то щеке, сочувствия во взгляде пожилого полицейского.

Когда после обеда евреям открывали доступ на рынок, мать Эдиты обычно ходила туда с матерью Ирены Фейн в сопровождении ее невестки, местной повитухи, с чьей помощью на свет появились и Эдита с Леей, и – наверняка – почти все дети семейства Гроссов. На рынке они часто встречали госпожу Беккер вместе с дочерью Марги. Юная Марги обладала острым умом и – вместе с Эдитой и Леей – играла в спектаклях, которые ставили в школе «Дом Иакова». Ее семья владела магазином на углу, рядом с домом Фридманов.

Несмотря на близкое соседство, Беккеры и Фридманы не особо дружили, поскольку Эммануил Фридман и Кальман Беккер в юности соперничали из-за девушки.

– Мать была не только писаной красавицей, – рассказывает Эдита, – но и самой умной девушкой в городе.

Ее сердце покорил Эммануил Фридман, и они поженились. Отец Марги после этого вовсе перестал разговаривать с отцом Эдиты. «И лишь раз в год, когда они встречались в синагоге для молитвы накануне Йом-Киппура, обменивались пожеланиями счастья, здоровья, богатства. Но в остальное время – ни звука», – усмехается Эдита.

Короче говоря, это была община в полном смысле слова. Люди могли ссориться и мириться, одни строго соблюдали религиозные традиции, другие придерживались более либеральных взглядов. Но всё это не имело особого значения. На рынке все друг друга знали. И потому госпожа Фридман наверняка поприветствовала страстно преданную идеям сионизма госпожу Рифку Цитрон во время общих попыток выудить хоть что-то из скудных остатков картошки – ведь картофельный сезон уже, считай, прошел. Цитроны были небогатой, но очень большой семьей. Некоторым из детей уже перевалило за 30, а другие еще и до 20 не доросли. Элегантный Арон и ослепительная Гелена вполне могли сойти за голливудских звезд – а слышали бы вы, как они поют! Сестра Гелены Ружинка недавно вернулась из Палестины с дочкой Авивой. Хоть ты еврей, хоть не еврей, но, глядя на семенящую за теткой четырехлетнюю Авиву, ты не смог бы сдержать улыбки. Копна белокурых кудряшек. Да и кожа у Авивы была куда белее, чем даже у большинства арийцев.

– Гитлер не знал бы, как тут быть, – смеялась мать Эдиты.

– Без шиксы в этом костре не обошлось, – подшучивали евреи.

Госпожа Фридман улыбнулась Гелене, которая обладала несомненным артистическим талантом и нередко играла в ежегодных школьных спектаклях вместе с Марги Беккер, Эдитой и Леей – в те времена, когда еще не приняли изменивший всё «Еврейский кодекс».

Когда они переходили площадь, юные гардисты вовсю глазели на них и ничего не могли с собой поделать. Круглощекая, с густыми темными волосами, Гелена, девушка в самом расцвете, внешне была абсолютной противоположностью племяннице Авиве. Сердца юношей испытывали муки даже без всякого флирта с ее стороны. Достаточно одного ее вида. А другая местная красавица, Адела Гросс, – если ей нравился парень, – лишь застенчиво улыбалась, потупив взор.

Где-то по пути между тележкой булочника и лавкой кошерного мясника Эдита могла встретить и бывшую одноклассницу Жéну Габер в компании с Марги Беккер. Поболтать со старой приятельницей всегда приятно, но беседа девушек прервалась, когда они заметили, что на стенах клеят какие-то объявления, а к помосту для оркестра приближается глашатай. Воздух заполнили удары его барабана, и гвалт еврейского рынка тут же стих. Замолкли даже торговавшиеся между собой продавцы и покупатели. Может, им, наконец, разъяснят новость, подсунутую втихомолку под покровом снежной бури? Теперь народу собралось более чем достаточно, и глашатай провозгласил свежую прокламацию, которую теперь прочно – дабы не сорвал ледяной ветер – приклеили на стены и где все было расписано черным по белому. Ну а для неграмотных глашатай прочел ее вслух. Дважды.

Восклицания и крики потрясенных людей перешли в сплошной вой. Те, кто раньше не верил слухам, бросились домой, а голос глашатая тем временем настойчиво лез в уши собравшихся, проникая сквозь шапки и платки: повторно и со всей определенностью сообщалось, что 20 марта все незамужние женщины в возрасте от 16 до 36 обязаны явиться в здание школы для регистрации и медосмотра, а после этого – отправиться на трехмесячные работы.

До указанного срока оставалось меньше двух недель [9] 5 и 6 марта – то есть еще до публичных объявлений о призыве девушек на «работу», – рабби обратились к президенту Тисо с петициями, где умоляли о милосердии. Похожее письмо – причем от лица еврейской общины, – отправил и епископ Павол Янтауш из Трнавы. «Тисо отказался отвечать». «Реакцией министерства внутренних дел стали допросы некоторых подписантов петиций с целью выяснить, откуда им стало известно о грядущих депортациях». .

Рынок всколыхнулся. Заговорили одновременно все – и раввин, и священник, и табачник, и фермеры, и покупатели, и девушки, – бросились задавать вопросы глашатаю, охранникам, полицейским, друг другу.