Павел Явербаум - Девяносто…

Фотографированию в раннюю пору учебы в мединституте меня учил и помогал очень хороший парень – сосед по дому Юра Копылов. Он учился в госуниверситете, был Сталинский стипендиат, замечательный человек и отличный фотограф. После окончания университета он уехал в Москву, защитил кандидатскую диссертацию, жил в каком-то населенном пункте под Москвой. Я, будучи в Москве в конце 50-х годов заехал к нему, поговорили, расстались и больше уже не виделись.

Потом у меня интерес к фотографии постепенно снижался, но я сделал фотоальбомы старшего и младшего сыновей, а также альбомы нескольких путешествий, о которых я обязательно подробно напишу. Среднюю школу я закончил удачно – получил серебряную медаль. Только за сочинение (тему – сколько я ни бился, сейчас не вспомнил) сказали, что получил 4 за то, что много было помарок и подчисток резинкой.

В школьные годы дружил я с Аликом Суманеевым, Арнольдом Мордовским, Гришей Друговым и, конечно, Юрой Тржцинским. В 4–5 классе мы, в основном, играли в «три мушкетера» (этими героями Дюма увлекались, вероятно, около 100 процентов подростков). Д’Артаньяном был Суманеев, я – Атосом, кто-то Арамисом, не помню – кажется, Гриша Другов.

После окончания школы я больше не встречался с Суманеевым; где он и что с ним – я не знаю. Нолька Мордовский – мой сосед по парте – мечтал о военной карьере – хотел стать танкистом. Кажется, это и сбылось. Кто-то говорил, что он служил в Белоруссии, Гришка Другов окончил горный институт в Иркутске, защитил кандидатскую диссертацию. Его сын – невропатолог, работает в одной из поликлиник города. А вот с Юрой Тржцинским случилась беда – он заболел лейкозом. Работал он в институте земной коры РАН, защитил кандидатскую и докторскую диссертацию, стал профессором, но с лейкозом справиться не смог.

О последних школьных годах. В 1948 году меня выбрали секретарём комитета ВЛКСМ школы. До этой должности я был редактором стенгазеты «Вперёд». Из всех предметов мне нравилась химия. Уроки вел Владимир Захарович Коган. Вероятно, он заронил в меня искру к той интереснейшей науке и, тем самым, «намекнул» на выбор профессии. Одновременно я учился в музыкальной школе, но об этом – потом. А пока – что помню.

Помню, что мы маленькие, да и повзрослевшие играли на улицу в две дворовые игры – «пожар» и «зоску». Пожар – это игра на деньги. Около забора ставилась стопка монет – серебряных и медных – одна монета на другую. Один из играющих брал кольцо – обычно наружную часть шарикоподшипника диаметром примерно 10 см, и с расстояния около 2 метров бросал это кольцо в стопку монет, и стопка разваливалась. Затем кольцом надо было ударить монетку на земле. Если она подскочит и перевернётся, то играющий её забирает. Эта игра почему-то называлась «пожар».

Другая забава – брали кусок собачьей кожи от дохлой собаки – обязательно с большим количеством волос, с обратной стороны – там, где волос не было, – небольшой свинцовый кусочек – пластинку, потом эту шкуру подкидывали вверх и ногой (правой или левой, какой удавалось) старались стопой эту собачью шкурку – «зоску» удержать в воздухе, не давая ей упасть, подкидывая её всё время ногой.

Вечером я заходил во Дворец пионеров в шахматный кружок. Однажды все ребята стали куда-то собираться уходить, и меня тоже позвали. Ушли мы от Дворца пионеров далеко – примерно 2 км в сторону медицинского института. Там, на пустыре, недалеко от университета стояла деревянная развалюха – это был городской шахматный клуб. Там начинался какой-то блицтурнир, и я тоже сам играл пятиминутки. Заигрался и совсем забыл про время. А папа с мамой меня искали, где только могли. Наверно, кто-то сказал отцу, что, возможно, я ушел в шахматный клуб. Отец разбудил сторожа вендиспансера, велел ему запрягать коня в сани и с мамой часа в 3 ночи приехал за мной в шахматный клуб. Помню, что меня почему-то не наказали.

В последнем – 7 классе музыкальной школы меня оставили на второй год. В средней школе я перешел в 9 класс – учился достаточно хорошо. В летние каникулы – июль-август – я с родителями отдыхал на курорте «Ангара». Учительница музыки – добрая и хорошая женщина – дала мне программу, которую я был должен выучить за лето, т. е. я должен быть дома, где было пианино, и зубрить Баха и что-то другое. Для меня это было равноценно рабскому труду. Я всячески увиливал от занятий музыкой, мне это за 7 лет дико надоело, и я не знал, какими слезами это закончится.

И вдруг свершилось чудо. «Как это случилось, в какие вечера»? Вместе с моими родителями во ФТИ (т. е. в физиотерапевтическом институте, иначе – по-теперешнему на курорте «Ангара») лечилась одна женщина – Нина Болеславовна Игнатьева, и что-то было у нее с рукой – какой-то гнойник. Мама весной этого же года сделала ей операцию, которая была проста, но крайне опасна, если будут послеоперационные осложнения или – не дай бог – может быть гангрена.

Нина Болеславовна была фантастически-угрожающе красива. Её тонкие черты лица, умные глаза, обворожительная улыбка сочетались с немного грустным общим обликом. Вероятно, это была моя первая любовь, я её боготворил как личность – посмотрели бы как она каждый день водила на приём пищи в курортную столовую слепого мужчину, брала его под руку и вела. С её стороны не было никакого превосходства, никакой показухи, это богиня исполняла свой долг.

У неё была дочь – тоже Нина. Дочь закончила музучилище по классу фортепиано и была старше меня лет на 5–6. Она была красива, вокруг неё крутились парни. К ней часто приходил молодой композитор – Юрий Дмитриевич Матвеев, играл свою – совсем не плохую – музыку. Он написал вместе с поэтом Юрием Левитанским, наверное, самую первую песню об Иркутске (она редко сейчас исполняется, а жаль). Нина и её маленький сын погибли при крушении самолета.

Вот прошло уже больше 70 лет, но я не могу забыть Нины Болеславовны. Она в совершенстве владела фортепиано, работала аккомпаниатором в филармонии, слух у нее был «нечеловеческий». Она могла транспонировать в любую тональность – прямо с листа. Прямо с листа она мне играла прелюдии Рахманинова, сонаты Бетховена и рассказывала, что автор хотел показать своей музыкой и что получилось. На переэкзаменовку мне досталась «Весна» Грига, какие-то этюды, ну и, конечно, полифония. Как она мне всё это показывала, любые оттенки настроения автора, и говорила, что этой музыкой автор хотел показать.

Сначала эта семья – Н.Б. Игнатьевой и её сестры Куровской – жила на предмостной площади в начале улицы Степана Разина. И вот однажды зимой 1948 года – я это событие хорошо помню (может быть, год я чуть-чуть указал не тот) наступило наводнение Ангары. Наводнение этой реки зимой – большая редкость – обычно река не замерзала, т. к. течение было быстрое, а тут вдруг сильнейшие январские морозы и Ангара начала замерзать снизу со дна. Лёд появился над поверхностью воды и торчал как острые пирамиды. Течение замедлилось, и река стала выходить из берегов. Вода дошла почти до нашего дома – до улицы Желябова, потом, когда чуточку потеплело, вода стала спадать. Так было, если я не ошибаюсь, 2 раза. Многие деревянные постройки около ангарского моста сильно пострадали, жителей из таких домой вывозили на танках.