Виктор Красильников - Тельняшка жизни

Так близкий отход сохранял Ромика здоровеньким, без намоток на что-то. А, на винт. Да и денежки на сберкнижку, когда в морях, капают быстрее. К такому настрою соотносился отчасти и первый помощник, твёрдо знающий: «Человеку только кажется, что живёт для себя».

При неогорчительном отсутствии больных деятельная Вера взялась за камбузную прослойку. И было отчего. Не гладко та исполняла своё дело. На стоянках в совпортах зачастую квасила. Потом три дня полоумно отходила. Постепенно выравнивалась, выдавая почти кремлёвское столование. У причалов родины снова вырубалась раньше плиты.

На зависть старпома, медик добилась успехов. Методы избрала удачные. Пекарёнка, говорят, в коридоре прижала. Юнец подумал: с ним этак заигрывают.

Отнюдь не по догадке вышло. Она почти провернула ему уши и поддала коленком в мужское место. За возможность отлепиться от Вериных буферов мелкий зарёкся быть гонцом. Собутыльничать обещал только с ровней себе.

Несколько месяцев не видя послаблений, Сенька добровольно сдался армейскому призыву. В жизни больше ни на один трап не вступил.

Главу камбуза она взяла уважительным восхищением. Ещё тем, что начала брать уроки кулинарии. С таким тонким подходцем проняла его до самых печёнок.

По трезвянке шеф мастачил даже без вдохновения. И тогда тёзка нашего героя, дядя Вася, вставлялся в раму распахнутой двери столовой команды с плохо скрытым ожиданием похвалы. Если бы это игралось на сцене, то любой режиссёр крикнул бы: «Не верю!» Уж очень типаж не совпадал с представлением о поварах. Вернее являл, ни дать ни взять, старого фронтового снайпера с выцветшими голубыми глазами.

И на самом деле крепко он молоденьким повоевал. Участвовал во взятии чужих городов, в которые после ходил за «отоваркой». Неразрешимый вопрос его доканывал: почему герры опять раздобрели, а мы этак не по-печатному?

Благодаря Вере полёты его души проявлялись чаще и продолжительней. С коронного места биополем передавалось: «Налегайте, ребятушки, кто ещё вас так побалует?» Эх, точно…

Тронулись шуршащей и скребущей по обводам корпуса ледовой дорогою. На ночной вахте шикарным фонарём по левому борту висела луна. На полянке верхнего мостика вздрагивала взаправдашняя ёлочка. Сказочно смотрящийся мир ожидал доброго праздника и застолья.

Надо честно признать: семеек на судах не одобрял никто. Пары по-тихому разлучали. Но этот случай под осуждение никак не ложился. Многие проявляли понимание Вериного пикового положения и даже сочувствовали ей.

Ромка, гуляка и мот, на все свои 160 рэ пропадал на стоянках. Тогда заплаканная Вера ходила с припудренным носиком и просила Василия хоть что-нибудь дать для посылочки маме. Заколотив в сердцах фанерный ящичек на почте, принималась колесить по городу в надежде увидеть дорогую пропажу.

Позднее, когда навалились мексиканские страдательные сериалы, мы были пожизненно привиты. Явно всё той же Верочкой.

Близкий праздник имел один немаловажный, на взгляд каждого, изъян. Всего-всего, а со спиртным плохо как в стране, так и на судне. То же самое обсудила и сладкая парочка. Царевной-лягушкой наставила Вера любимого поругаться с ней завтра прилюдно. И никаких вариаций, только когда пойдёт с пекарихой и артельщиком отбирать продукты на праздничный стол. Собачиться Ромка умел. Обещал исполнить в тютельку.

Вот по третьему разу, звякая палагушками, спускается компашка в нижний коридор. Открывают стальную дверь в артелку и по трапику к рефкамерам. Едва Василий скинул барашки у овощной, появляется вверху с мегомметром электрик. И понёс:

– Ей вы, жертвы пьяной акушерки, сколько можно шастать?

Изоляция в ноль, ТРВ пообмерзали, компрессор в разносе…

Дальше цитировать стеснительно. Артельный хотел набычиться, да не смог при бестолковости в технике. Зато Ромка яро врубился в роль негодующего. Вера, чувствуя, что подученный перебирает, вспыхнула не понарошку в защиту камбузных. Всплыли разом все обиды терпеливой души. Пулемёт её слов прямо-таки кинжальной строчкой прошил оскорбителя. Ничего тому не оставалось, как слинять обломленным трамвайным хамом, не дожидаясь стопа.

Василий сначала расстроился, потом возликовал. Докторша с приятными взору формами давно нравилась ему и как женщина, и даже совсем серьёзно. Прикидывая на будущее, какой должна быть жена, Василий всякий раз сходился на похожести с Верой. Ещё гладила мечта: в ней сам оригинал лечил их простывших ребятишек и требовал мыть руки.

Мысли спутались, как кончики на неуложенном шкерти-ке. Совсем поплыл Василий, когда желанная победно коснулась его округлым плечиком, прожгла задорной от перепалки улыбкой, непереводимой словами.

Новогоднее угощение получилось на славу: салаты двух видов, горячее блюдо, сбережённые, пересчитанные поштучно мандарины, яблоки. Всего один тост – и кончилось шампанское. По бутылочке крепкого на каждый стол осушили за мгновение. Дамам хватило. Снегурочка-пекарь, буфетчица, дневальная зарделись. Сыграли экипажем в беспроигрышное счастьице.

Вера, самородком от русской глубинки, выдала искристые частушки. При этом на Романа так и не посмотрела. Он же, неприязненно уставившись в плакат с членами Политбюро, итожил будто: «Дорулили – и водки не стало!»

Видимый семейный разлад приятно убеждал Василия, что удача пошла на новый виток. Море штивало по-детски. Сидеть бы да сидеть за такими столами – народ же стал расходиться. Маячил лишь пропадающий зря Ромка при всём доставшемся от природы и родителей. Наконец и он, по каким-то тёмным вычислениям, решил переместиться. Вышел на палубу, постоял в продуваемой морозной темени. Обида на подругу, что так подставила, заворачивала к себе. Однако категоричности в выборе не было.

Пока он мучился, пришло ощущение нематериальности и озноба. Будь что будет. Поднялся на шлюпочную, скользнул духом в правый коридор надстройки.

Вера, затянув пружину интриги, томилась ожиданием. В одной рубашке, ледяной, как сосулька, первым явился неотразимый Ромчик. Так составилась засада. Прижались на диванчике друг к другу. Прожигающее обоих желание вытеснило жалость к сбитому с толку дуралею.

Дверь на штормовке то ли поскребли, то ли постучали. Как-то раздельно вплыли нехуденький гостинец, затем Василий. Немая сцена длилась секунд пять – и визитёр стёрся. Ушасто топорщился на условном полу каюты лишь пакет.

– Посмотрим-ка на утаённое от народа. Ого, «Столичная»! Не слабо, не слабо, – комментировал владелец Верки-ного сердца.

По тому же правому борту, двумя палубами ниже, лицом в подушку лежал щедрый даритель и, кажется, плакал.

В стальной песчинке, одолевающей в ночи хляби моря, отыгралась извечная пьеса.