Галина Врублевская - Половинка чемодана, или Писателями не рождаются

С мамой, Ленинград, 1960 год

Но в те времена детям редко покупали что-нибудь новое, да и выбор в магазинах был невелик. Чаще нарядные платьица приходили мне от каких-то родственников или знакомых, но что-то шила мне бабушка, не являясь, однако, искусной портнихой. И самым для меня ужасным было ненавистное зимнее пальто из грубого чёрного драпа, перелицованное – то есть вывернутое наизнанку – из старого мужского пальто деда. Пальто с воротником из чёрного каракуля, тоже переделанного из какого-то старья. Я всячески избегала надевать это тяжёлое тёплое пальто зимой, до ощутимых морозов носила серенькое демисезонное, купленное мне в магазине. И с первыми лучами солнца в морозном ещё марте торопилась снова к лёгкому одеянию.

Иногда мне удавалось выпросить что-то из маминых нарядов – помню кирпичного цвета крепдешиновую блузку, единственную приличную в её гардеробе. Моя мама была маленькой и худощавой женщиной, так что к своим четырнадцати годам я уже перегнала её в росте, но блузку могла носить. А юбки я уже научилась шить сама в платном кружке швейного дела. Занятия в кружке мне оплатила бабушка.

Но были у меня и свои любимые вещи, например шапки из разнообразного меха. И обновлялись они часто! В средних классах я носила шапку, сшитую объёмным капором из шкурок хорька, – шоколадно-коричневую, с пламенеющими рыжими полосками; позже у меня появился чёрный берет с шариком-помпоном – из кролика; а ещё моя любимая шапка из сивой нутрии – с игривым бантиком над кожаным козырьком – её я носила уже в институте.

Все модные в то время меховые шапки мне профессионально шила бабуля, шила до последних её дней. Десятилетней девочкой, в начале двадцатого века, она была отдана «в ученичество» к скорняку. После революции работала на меховой фабрике «Рот фронт» и с гордостью хранила свою фотографию с доски почёта, где к её фамилии было приписано слово «стахановка». Уже будучи на пенсии, иногда подправляла родственникам меховые воротники для их перелицованных пальто. Я с удовольствием помогала бабуле прибивать маленькими гвоздиками к старой фанере распяленные воротники ворсом вниз, вдыхая лёгкий запах кожи выделанной мездры. На ней портновским мелком бабуля делала крой и отреза́ла острой бритвой всё лишнее.

Бабушка тоже любила принарядиться. Помню, как она посещала модистку – мастерицу по шитью шляпок из фетра – и часто брала меня, ещё дошкольницу, с собой. И помню первую свою фетровую шляпку, тёмно-синюю, с узкими полями, декорированными мелкими дырочками. Шляпка закрывала уши и завязывалась на тесёмки у подбородка. Такие шляпки я порой вижу на иллюстрациях к романам Достоевского.

Так что, несмотря на сугубо пролетарские корни, мне, выросшей во второй половине XX века, довелось увидеть элементы дореволюционной моды царской России.

В парке Монрепо с бабушкой (слева) и мамой, г. Выборг, 1950 год

В 60-е годы и в магазинах стали появляться отдельные модные изделия. Когда я поступила на первый курс института, мне купили замечательное, в крупную чёрно-белую клетку, пальто из ворсистого бобрика, и в нём я проходила почти все студенческие годы. Со временем одежда в моей жизни перестала быть источником переживаний, всё чаще даря радость. Хотя вплоть до перестроечных времён заботы, связанные с приобретением обновок, требовали и времени, и финансов, и нервотрёпки в очередях. Но с наступлением рыночной экономики в 90-е всю страну наводнили дешёвой одеждой, привозимой «челноками» из ближайших стран, а также и вовсе копеечной, продающейся на килограммы, одеждой секонд-хенд. На брендовую одежду из дорогих магазинов я даже не заглядывалась, выбирая из доступного мне по цене.

И даже мой внутренний Ребёнок не просыпался и не требовал невозможного, когда я проходила мимо блестящих витрин дорогих бутиков на Невском. Но, возможно, присматривался к моделям мой внутренний Писатель, прикидывая, во что он оденет героев своих будущих книг.

Причёски и стрижки моей юности тоже достойны описания. В эти годы, позже названные хрущёвской «оттепелью», ушло неукоснительное требование к девочкам носить косы, свёрнутые на затылке «корзиночкой», до окончания школы. Я и сама сделала первую короткую стрижку «под Гавроша» после восьмого класса, и кажется, она шла мне. И в новую школу, в одиннадцатилетку, я пришла обновлённой.

А вскоре снова принялась отращивать свои непослушные вьющиеся пряди – ведь настала мода «начёсов», ужасно вредящая сохранению волос. Начёс превращал свободную стрижку в приподнятое сооружение на голове у девушек. А если волосы отрастить подлиннее, то можно сделать и модную причёску, заколотую шпильками. На школьной выпускной фотографии я уже, как все, со взбитым валиком волос – с прической «Бабетта».

И может быть, кому-то будет интересно прочитать про мою детскую обувь, послужившую мне основой для одного давнего эссе. Дам здесь небольшой отрывок.

Недавно я случайно обнаружила место, где хранится старая одежда всей моей жизни. Я искала её на антресолях и на дачных чердаках и высматривала на старых фотографиях, но нашла её там, где найти не ожидала, – в «небесном гардеробе». Именно туда отлетают души отживших свой век вещей.

Однажды я раскладывала вещи на полках недавно приобретённого шкафа, и вдруг в памяти возник шкаф моего детства. В какой-то момент я даже увидела его: одностворчатый, фанерный и с мутноватым зеркалом на двери. Мысленно я нащупала металлическую скобку ручки, потянула за неё, и дверца со скрипом приоткрылась. Внутри шкаф совсем не походил на тот, что стоял когда-то в нашей комнате. Открывшееся мне пространство имело необъятные размеры, и в нём каким-то образом вместились почти все мои вещи разных лет! Я тотчас назвала это хранилище «небесный гардероб»!

На нижней полке грудой лежали, сплетясь шнурками и узкими ремешками, мои туфли, ботиночки и сапожки. Мы так давно не встречались с ними! И сразу выдвинулись вперёд мои первые фавориты – поношенные сандалики: вверху на мягкой коже ажурная перфорация в виде звёздочек, мягкий ремешок поперёк стопы, с несколькими дырочками на конце. Вспомнилось, как трудно было просунуть в такую дырочку ускользающий из пальцев короткий гвоздик металлической пряжки с другого края сандалий. Но сейчас мне бросился в глаза неровный вырез для быстрорастущего большого пальца – и даже вспомнился тот момент, когда моя изобретательная бабушка, поворачивая сандалию в руках, расковыривала его маникюрными ножницами.