Дмитрий Минченок - Исаак Дунаевский

Среди защитников новой власти обнаружилось очень много еврейских юношей, вспоминал Короленко. Их грубость и хамство казались мещанам особенно вызывающими. Но их можно было понять. Русские привыкли видеть перед собой покорного, бесправного еврея, обреченного жить где-нибудь на окраинах, а евреи, почувствовав, что большевики их не притесняют, поспешили такую власть поддержать.

Мудрый профессор Наум Шафер, один из крупнейших знатоков творчества композитора, съевший на истории жизни молодого Дунаевского не один пуд соли, говорил: «Исаак поначалу не принял революцию. Поначалу не принял». Как здорово для потомков-демократов и как опасно для самого композитора!

После революции многие, ее не принявшие, сгинули. От Кнорринга осталась только одна фотография. Позже, в середине 1920-х годов, он обнаружился весточкой из Франции. Но Исаак не стал ему отвечать, это было опасно: Кнорринг считался белым офицером.

Впрочем, в 1917 году Кнорринг еще никуда не убегал. Педагог думал, что его знания будут нужны при всяком режиме, и продолжал учить гимназистов, устраивать домашние концерты, на которых Исаак был первой скрипкой.

Кумачовый лозунг «Вся власть Советам!» опрокинул старые песни и старые гармонии, которым учили в музыкальном училище. Строгий, классический аккорд стал «разрешаться» куда-то в сторону, в дребезжащий диссонанс. Все пошло наперекосяк. Исаак почувствовал себя очень взрослым, будто у него вдруг выросли усы.

Весь мир «сел на иглу» и закрутился в хороводе убийств. Началась Гражданская война. Все, что было в доме теплого, стало постепенно исчезать, попадая в лапы дремучих мужиков в солдатских шинелях, что стучали в окна и просились на постой всего на одну ночь. Пропали сначала шубы, потом молоко, дрова. Это были приметы времени, это был стиль зимней стужи 1918 года, которая растянулась очень надолго.

В Харькове тех лет главная беда и опасность для Бориса и Исаака Дунаевских – их собственная фамилия. Власти ищут какого-то борца за свободу, преступника Дунайского. Кто это такой, братья толком не знают, но зато в газетах периодически печатаются сообщения о его розыске. У них уже несколько раз спрашивали, не являются ли они его родственниками.

Вдруг в Харькове зазвучала чужая речь. Такую Исаак слышал только на уроках в гимназии. Это пришли немцы. Украина стала одним большим сдобным пирогом, который все, кому не лень, пытались поделить. В доме Дерковских поселились два немецких офицера. Это были герр Анхальт и герр Сиблер, которым понравилась уютная Грековская улица.

Фанни Яковлевна Дерковская, хозяйка дома, довольно скоро перестала их бояться. Немцы оказались интеллигентными. По вечерам играли на скрипке и простеньком пианино, которое перетащили из комнаты отца Дерковского. Немцам нравились Чайковский и душещипательные немецкие романсы. Они были законченными лириками, но с пистолетами в руках. Впрочем, это их не портило.

Два приятных немецких офицера были единственными представителями вермахта, с которыми Исааку довелось познакомиться лично. Спустя 30 лет он изменит мнение о них. Наползет страх взрослого человека, понимающего, с чем он столкнулся. В одном из писем молоденькой комсомолке, «смеющейся Людмиле», он напишет:

«Лирики – это великая прослойка человечества. <���…> Но нельзя считать лириком удава, который со вздохом сожаления проглатывает очередного кролика. Я помню, как в 1918 году на Украине, у нас дома, стояли немцы-оккупанты, приглашенные гетманом Скоропадским бороться с “коммунией”. Герр Анхальт и герр Сиблер вздыхали о своих детях и фрау. Потом ночью наши квартиранты куда-то исчезали в полном вооружении. Наутро они появлялись как ни в чем не бывало и снова принимались за лирику».

Никто так и не узнал, куда исчезали немцы. Всезнающий Владимир Короленко писал в своих дневниках, что когда немцы-кавалеристы въезжали в 1918 году в Харьков, они кланялись направо и налево встречным жителям. Ситуация изменилась, когда в Киеве убили Германа фон Эйкхорна – фельдмаршала, главнокомандующего группой армий «Киев». Начались грабежи, и отношение немцев к населению стало жестче.

Были и положительные стороны от прихода «европейцев». «Стоило прийти немцам, – писал Короленко, – и русские поезда пошли, как следует. Зато какая разница ощущалась на русской территории. Там людей возили в теплушках. Грязь, разбитые окна, давка, безбилетные солдаты, отвратительный беспорядок. И везде шныряют мальчишки-красногвардейцы, мальчишки-евреи, которые приходят, вооруженные бомбами, и взрывают, что угодно. И это вызывает глухое раздражение». Какое милое время и демонстрация спокойствия духа, если взрывы бомб вызывают у писателя только глухое раздражение.

Исаак Дунаевский и Владимир Короленко не встречались, но жили по соседству. Исаак, конечно, читал в газетах, что рядом с его любимой Лохвицей живет «совесть эпохи», которая чудачит. Когда все вокруг голодают, он объявляет о помощи московским детям и зовет всех к себе, устраивает комитеты и пишет дневники, которые потом будут издаваться огромными тиражами.

Немцев сменили гайдамаки и петлюровцы, потом им на смену пришли красногвардейцы, немного постояли и снова ушли. Появился гетман Павел Петрович Скоропадский. Фигура полумифическая – большой человек в очках с толстыми стеклами. Над ним смеялись, хотя он был по-своему благороден и сделал все, чтобы спасти Украину. В конечном счете гетман был вынужден уехать, как и все остальные последовательно сменявшие друг друга правители, в спальном вагоне в чужой дом, на свою новую родину – в Германию, чтобы погибнуть там в 1945 году от смертельной контузии в результате бомбардировки англо-американской авиации.

Исаака спасала только любовь. Спасала и берегла, заглушая революционные бури бурями сердечными. Где вы все, Женечки и Наденьки Подгорецкие, которым посвящал романсы Исаак Дунаевский? Сгинула, сгинула ваша красота вместе с красотой лилий, которые вам дарили. И ничего не осталось. Впрочем, остались мелодекламации «Твоя любовь», «Кто хвалится», «Когда умру», «Сознаемся, нам пора раздваиваться», «Каким прелестным делаешь ты стыд». Названия говорят сами за себя.

Стройный зáмок музыкальной гармонии не разрушили красноармейские песни и шальные девичьи голоса, подслушанные летом при купании.

Любовь вспыхивала каждый раз, когда Исаак видел красивое девичье лицо. Он не любил хромых и убогих, полных и крутобедрых – он любил совершенных. Слабость натуры. Его тянуло только к девушкам с безупречной внешностью. Исаак видел таких на главном городском проспекте. Он их не забывал – прекрасных и прелестных, за которыми долгие годы тянулся тонкий шлейф воспоминаний. Дунаевский чувствовал совершенную красоту и ясную гармоническую свежесть звучания.