Евгений Попов - Фазиль. Опыт художественной биографии

Мама считала, что дело всё в хорошей работе, но отец или не мог ее найти, или был доволен своей.

Помню его на угольном складе с руками черными и пропахшими земляной сыростью, тайной нераскрытого клада.

Помню его на каком-то яблочном предприятии. Горы яблок, а я босой хожу по ним, выбираю самое лучшее и никак не могу выбрать.

Только найду красное – приходится бросать, потому что вижу другое, еще более румяное, крутое, красивое. Отец стоит рядом и посмеивается».

Был он не прочь и посидеть в кофейне (а точнее, мог провести там с друзьями много часов), что вызывало крайне негативную реакцию жены – как, собственно, аналогичное поведение мужей вызывает аналогичную реакцию всех жен мира…

Незадолго до своей высылки он потерял очередную работу, семья осталась без денег. Пришлось опираться на деревенскую родню матери и пустить квартиранта – в одну-то из двух комнат, выделенных им в большом доме! Впрочем, вспоминает Искандер (и в этом оптимизме он весь), «у нас еще оставалась комната и веранда, которая по нашему теплому климату вполне могла сойти за вторую комнату».

Вскоре отца выслали.

Фазиль, которому не было тогда и десяти лет, хорошо запомнил его отъезд: «Все родные так плакали, что весь вагон расплакался. Я помню это невероятно горестное ощущение. И помню слёзы на глазах у проводницы».

Он нередко вспоминал, что именно отец читал ему книги, – например, «Тараса Бульбу». Для Фазиля, ценящего чтение очень высоко, это воспоминание было одним из самых важных: отец успел передать ему НЕЧТО, повлиявшее на духовное формирование будущего писателя.

Абдул больше в Абхазию не вернулся, свою семью он видел тогда в последний раз. По некоторым сведениям, в Иране он был арестован как советский шпион (а может, для этого были какие-то основания? Конечно, кадровым чекистом он не был точно, но, возможно, перед высылкой ему дали некое задание – мол, наблюдай, что там да как, а мы поможем тебе вернуться или о семье позаботимся). Содержался Абдул в ужасных условиях и, несомненно, заключения в тамошнем ГУЛАГе не перенес бы, как не перенесли заключения его братья в ГУЛАГе советском, – но началась война, в Иран были введены советские войска, и ситуация с арестованными «бывшими советскими» персами сразу улучшилась. Абдул вышел на свободу, устроился работать на железную дорогу, несколько раз писал домой, даже присылал скромные посылки с иранскими засушенными фруктами… Просил похлопотать о его возвращении.

И вот молодой Фазиль, московский студент, в конце сороковых отправляется в МИД наводить справки об отце. От него шарахались как от зачумленного: времена-то были сталинские.

В беседе с одним из авторов этой книги Искандер вспоминал:

«Я, уже учась в Литинституте, однажды отправился в МИД, хотя мне, когда я посоветовался с одним своим товарищем, сказали, что это опасное дело и я могу оттуда не выйти. Но я абсолютно не верил в какую-то опасность этого дела, я зашел туда, меня часовой спросил, что вам надо, я говорю – мне надо поговорить, что у меня отец, то-се, он говорит: вот телефон, по этому телефону звоните, по такому-то номеру. Я звоню, кто-то берет трубку, я кратко рассказываю историю отца, он выслушивает меня и говорит: позвоните по такому-то телефону. Я звоню, и следующий человек выслушивает меня и говорит: позвоните по такому-то телефону. Я звоню дальше и как бы ощущаю такое нарастающее чувство вины, как будто бы я внедрился в грандиозный государственный аппарат со своими мелкими делами и всё дальше и дальше иду по этим лабиринтам. Наконец следующий, кому я всё объяснил, сказал мне: “Изложите всё это в письме к нам”. И я ушел и написал – да я и не раз писал, но это не воздействовало, их это не трогало».

Слава богу, что обошлось всё с самим Фазилем, – а вопрос о возвращении отца так, конечно, решен не был. Нет точных сведений, как он жил, чем занимался в Иране. Доходили смутные слухи, что он, человек еще не старый, завел там новую семью, – может быть, поэтому и не вернулся в Абхазию? Только ближе к концу пятидесятых Фазиль узнал о его смерти.

Много позже в одной из бесед с Евгением Поповым Искандер вспоминал, как это было:

«В пятьдесят шестом, я в Сухуми тогда жил, на первом этаже, и мне почтальонша всегда так стучала в окно, давала газеты или письма прямо в мою комнату… Вдруг в один прекрасный день она в стекольце так стукнула рукой, и меня охватил – вот мистика – какой-то ледяной холод, хотя разумом я понимал – никто, кроме нее, не мог постучать в окно. Днем. Я с трудом встал, подошел, она подала мне письмо, и я по конверту понял, что это – иностранное письмо. Так как тогда я мог переписываться только с отцом, я понял, что письмо – оттуда. Раскрыл письмо, где его товарищ, языком и почерком человека, уже забывающего русский язык, написал: “Ваш отец умер в пятьдесят шестом году. Царство ему Небесное…”»

Этот устный рассказ вошел и в повесть «Стоянка человека». Подробности – те же, за исключением года: в «Стоянке» назван 1957-й…

Актер и режиссер Сергей Коковкин вспоминает, что в конце восьмидесятых Фазиль иногда отказывался подписывать международные воззвания, например, письмо в защиту Салмана Рушди.

Не исключено, что не случайно так горячо звучит одно из отступлений в том эпизоде «Сандро», где родственники забирают тела расстрелянных без суда и следствия:

«По абхазским обычаям мертвый должен быть предан земле на семейном кладбище. И если он убит или умер очень далеко от дома, его надо во что бы то ни стало перевезти домой. И если он убит властями и тело его охраняется ими, надо выкрасть или вырвать силой родной труп, даже рискуя жизнью. Таков закон гор, закон чести абхазца».

Незадолго до смерти, уже в двадцать первом веке, Искандер удостоился чествования со стороны иранских дипломатов как «русский писатель иранского происхождения». Однако местонахождение могилы Абдула Искандера неизвестно до сих пор.

Принявшие же советское гражданство двое дядьев Фазиля были арестованы как «враги народа» и погибли в лагерях. У Искандера много говорится о них в цикле рассказов (или повести, о жанре можно спорить) «Школьный вальс, или Энергия стыда». Вот об одном из них, «благополучном», гордости и надежде своей матери, бабушки Фазиля:

«Однажды дядя не пришел с работы, а потом тетя где-то узнала, что его “взяли”. Я еще не знал значения, которое придавали этому слову, но чувствовал какую-то жестокую безличную силу, заключенную в нем.

Печальная таинственность окружила нашу семью. Приходили соседи, сочувственно вздыхали, качали головой. Говорили с оглядкой, полушепотом. Чувствовалось, что люди живут напряженно, в ожидании грозного, как бы стихийного бедствия.

Арест дяди скрывали от бабушки. Но она чуяла что-то недоброе и, страшась правды, делала вид, что верит в его неожиданную командировку. Однажды я увидел, как она перебирает вещи в дядином чемодане и тихо причитает над ними, как над покойником. Мне стало не по себе, я понял, что она всё знает.