Наталья Петрова - Пионеры Русской Америки

Со времени первых промысловых экспедиций популяция морских млекопитающих, приносящих немногочисленное потомство, настолько уменьшилась, что у берегов Камчатки после 1750 года мореходы их уже не встречали. Каланы и морские котики, прежде не видавшие людей и потому непугливые, теперь уходили всё дальше: от Камчатки к Курильским и Алеутским островам, а оттуда и к самой Америке. Вслед за ними шли промысловые экспедиции. В 1773 году за шкуру калана «1-й доброты», то есть лучшую, давали 60 рублей, лисица-сиводушка (со светлым, или «сивым», мехом на горле) стоила два рубля с полтиной, красная (так называли в Сибири рыжих) – полтора рубля, соболь лучшего качества – три рубля. Для сравнения: в эти годы учитель народного училища получал жалованье 150 рублей в год, что было равно стоимости шкур двух каланов и десяти соболей.

Земляки Шелихова – курские купцы Полевые, Дружинины, Овсянниковы, Логачевы – выменивали шкуры пушного зверя на Камчатке и Алеутских островах, отправляли промысловые отряды к берегам Америки, торговали мехами в Кяхте и, разбогатев, возвращались домой. Кто-то остался в тех краях навсегда: утонул во время шторма, замерз, был настигнут стрелой туземца. Курянин Иван Полевой умер от цинги на Камчатке, Василий и Семен Полевые и Петр Дружинин погибли на Алеутских островах. Однако новые отряды промысловиков упорно плыли к американским берегам и не только разведывали места пушного промысла, но и открывали неизведанные прежде земли. Потомок поморов Михайло Ломоносов предсказывал в поэме «Петр Великий»:

Вот и Шелихов, как будто предвидя свой короткий век, торопился жить, искал не одной выгоды – славы тоже. Потому и отправился буквально на край света, в построенный на берегу Великого океана порт Охотск – служить приказчиком у вологодского купца Матвея Оконишникова.

Для многих героев нашей книги путь в историю начинался с дороги, которая вела от родного дома в новую, неизвестную жизнь. Что ожидало их там – разорение или богатство, позор или слава? Освоение Сибири и лежащих за нею земель требовало не только бесстрашных, авантюрных людей; нужны еще были и дороги. В тридцатые годы XVIII века начали прокладывать Большой Сибирский тракт, который завершат лишь к середине следующего столетия. И тогда путь с запада на восток страны протянется длинной – более восьми тысяч верст – нитью от Москвы через Казань, Екатеринбург, Тобольск, Томск, Енисейск и далее до Иркутска и Верхнеудинска, а затем, подобно большой реке, разольется на два рукава: один побежит к Нерчинску, другой – на границу в Кяхту и далее вглубь Китая, получив по главному перевозимому товару название «Великий чайный путь». В середине XVIII века у Сибирского тракта появилось еще одно ответвление – через Омск и Красноярск.

А. П. Чехов называл Большой Сибирский тракт «самой безобразной дорогой во всем свете», «черной оспой», «рябой полосой земли» – так натерпелся он, пробираясь по его рытвинам и выбоинам на Сахалин. То ли весенняя распутица стала причиной столь резкого отзыва писателя о дороге, то ли к концу XIX века она оказалась основательно разбита и сильно уступала по комфорту железным дорогам Центральной России. Однако есть и другие, прямо противоположные оценки. Ф. Ф. Вигель, которому довелось в самом начале позапрошлого столетия путешествовать по Сибирскому тракту в Китай, остался вполне доволен вояжем: «Преспокойно проехал я взад и вперед, находя везде селения, просторные, чистые, теплые избы, в которых днем сытно ел, а ночью сладко спал». Наследник престола цесаревич Александр Николаевич в 1837 году в письме отцу-императору Николаю I отметил хорошее состояние дороги: «Точно шоссе, возят удивительно хорошо, мы на одних лошадях (то есть не меняя лошадей. – Н. П .) проскакали 27 верст».

Как долго ехали по тракту? Если нигде не останавливаться подолгу и не ночевать на станциях, можно было, как жена декабриста Мария Волконская, добраться от Москвы до Иркутска всего за 20 дней. За какое время одолел этот путь Шелихов, неизвестно, но ездил он по нему не раз – причем в обоих направлениях.

«Купец что стрелец: попал, так с полем, а не попал, так заряд пропал!» – гласит поговорка. Шелихов встречал в Сибири и тех, кто «попал» и счастливо разбогател на продаже «морской пушнины», но знавал и тех, кто «пропал» и доживал свой век в нищете. Иркутский купец Никифор Трапезников за 25 лет отправил десять судов на Алеутские острова, с которых только одного «морского бобра» вывезли более десяти тысяч шкур. Казалось, он ухватил удачу накрепко – но в последней экспедиции он потерял один за другим три корабля, затем несколько его должников разорились и не смогли вернуть деньги. В один год богатый купец стал нищим, и таких примеров было немало.

Но вот что удивительно: Шелихов в торговых делах ни разу не промахнулся, за что ни брался – всегда оказывался с прибылью. Что было тому причиной – его необыкновенное чутье, напоминавшее звериный нюх, или стремление идти напролом там, где другие сворачивали, умение задобрить подарком нужного чиновника или просто удача – бог весть; но там, где падали другие, он сумел не оступиться.

Сначала он обосновался в Иркутске. К тому времени вологодский купец Матвей Оконишников и Прокопий Протодьяконов из Якутска уже имели опыт снаряжения экспедиций для мехового промысла. В 1769 году они отправили из Охотска судно «Святой Прокопий», но вернулось оно лишь спустя четыре года с удивительно малым грузом, оцененным всего в 20 тысяч рублей. Огорченные результатом купцы в 1774 году снова решили попробовать – опять отправили «Святого Прокопия» на промысел. На этот раз груз был большой, мехов продали на 98 тысяч, но, видимо, вся выручка ушла на уплату долгов и покрытие издержек. Вероятно, Оконишников и Протодьяконов больше не рискнули пытать счастья в морском промысле, если их имена уже не встречаются в списке экспедиций.

Судя по тому, что Шелихов был отправлен Оконишниковым в Охотск и по его же поручению ездил в Кяхту, он-то и занимался снаряжением судов и продажей мехов. Казалось бы, неудача патрона должна была отвратить Шелихова от подобных операций, однако произошло обратное – он решил сам участвовать в морской торговле пушниной.

Одному фрахтовать судно было накладно и опасно – велик риск всё потерять, и потому купцы делали это в складчину. Рассылали предложения о совместном найме в Якутск, Иркутск и Киренск, затем двое или трое купцов брали в долг – ссужать деньги торговцам мехами было очень прибыльно, – строили корабль или снаряжали уже отстроенный. Поскольку строили суда в Охотске, всё необходимое везли туда на лошадях из Якутска, за тысячу верст. Дороги от Якутска до Охотска не было (впрочем, ее нет и сейчас – в тех краях используют авиацию); обессиленные бездорожьем и тяжестью грузов лошади погибали, и приходилось нанимать новых. Чтобы сохранить лошадей, на каждую грузили не более пяти пудов; особо тяжелые вещи, например якоря, крепили в люльки между двумя лошадьми или разрубали на части, а затем сваривали в Охотске. Доставка обходилась очень дорого – подвода стоила от 45 до 55 рублей. Припасы и материалы тоже были недешевы: за пеньку платили по 20 рублей за пуд, за железо – по 25 рублей. На снаряжение одного судна, по самым скромным подсчетам, тратилось от 20 до 30 тысяч. Ситуация изменится только с созданием Российско-американской компании, на судах которой начнут доставлять грузы в Америку не «посуху» через Сибирь, а через Атлантику, огибая либо Южную Америку, либо Африку.