Лев Данилкин - Пассажир с детьми. Юрий Гагарин до и после 27 марта 1968 года

“Простой” – да; что, однако ж, не значит, что семья его была совсем обычной.

Дело не в родовой географии (предки Гагарина по отцу происходили из Смоленской и Костромской губерний, по материнской – из Смоленской), не в типе крепостной зависимости (Матвеевы, родственники матери ЮА были помещичьими крепостными; их хозяевами в деревне Шахматово были графы Каменские) и не в этимологии фамилий.

Дело в матери, Анне Тимофеевне, – которая, похоже, была таким же уникальным человеком, как ее второй сын; и сумела передать ему кое-что необычное. Что-то, что, с одной стороны, дало ему иммунитет против обыденной, чересчур приземленной, грубой, сырой, естественной житейской крестьянской/мелкобуржуазной рациональности. И с другой – наделила его некой “благодатью” или, пожалуй, “харизмой”: импульсом, который преобразовался в формирование особого характера ее сына – и в пресловутую “гагаринскую улыбку”, то есть способность излучать ощущаемые людьми почти физически доброжелательность, счастье и надежду.

Чтобы высказанные выше утверждения не выглядели голословными утверждениями, приведем два свидетельства мемуаристов. На вопрос коллеги-космонавта Георгия Шонина – “А какое у тебя самое приятное воспоминание о детстве?” – ЮА ответил ему: “А я любил, когда мама, укладывая меня спать, целовала мне спину между лопатками. В этот момент мне казалось, что я самый счастливый мальчишка на свете” [40]. И – замечание Ядкара Акбулатова, преподавателя Гагарина в Оренбургском летном, который заявил, что у его студента “ не было такого сугубо мужского крутого характера. Были такие моменты, ведь учителю приходится не только хвалить своего ученика, но и требовать, иногда и поругать надо. Бывало, ругаешь Гагарина, он опустит голову и хлопает глазами, покраснеет весь. Похвалишь его, он тоже голову опустит, чуть не плачет стоит, то есть какой-то девичий характер был у него в натуре. Было в нем что-то такое милое” [28].

Пробуждение “особых способностей” Анны Тимофеевны было обусловлено и обстоятельствами биографического характера. В три года, в 1906 году, ее впервые вывезли из деревни Шахматово в Петербург – где, на Путиловском заводе, с 16 лет работал ее отец, “иногда наезжая в деревню” [3]. Сначала семья приезжала к нему только на зиму, но в 1912-м они переехали в Петербург насовсем. Анне Тимофеевне в тот момент было девять лет. Поскольку ее отец “был квалифицированным рабочим и неплохо зарабатывал”, “семья снимала трехкомнатную квартиру в доме на Богомоловской улице, недалеко от <���Путиловского> завода. Правда, две комнаты вынуждены были сдавать, чтобы иметь, как говорится, лишнюю копейку. Через два года пришла беда – Тимофей Матвеевич получил на производстве тяжелую травму [3]: ему на голову упала, в мастерской, пятифунтовая масленка”, и после травмы его “уволили без пособия” [16].

Старшие дети – Сергей и Мария – теперь работали и кормили семью. Анна Тимофеевна “до революции успела окончить начальное училище при Путиловском заводе. Ей дали рекомендацию продолжить учебу, но на обучение в гимназии средств не было” [3].

Революционный год изменил жизнь семьи. Мария – к ее дочери, своей двоюродной сестре, Гагарин часто ездил в гости в начале 1950-х – в 16 лет стала санитаркой в партизанском отряде и виделась с Лениным.

После переезда правительства в Москву Петроград перестал казаться особенно перспективным местом, семье не хватало денег на еду.

Вынужденная деурбанизация в сочетании с тифом к моменту свадьбы Анны Тимофеевны с Алексеем Ивановичем Гагариным (октябрь 1923-го) сильно проредила состав семьи.

Анна Тимофеевна к 19 годам в третий раз меняла прописку: Шахматово – Петроград – Шахматово – Клушино.

Важно то, что в деревню Анна Тимофеевна вернулась, обладая новым опытом, с новой культурой и уже с не вполне деревенскими представлениями о жизни. До 1961 года она всю жизнь занималась свиньями, огородом и стряпней, родила четверых детей, однако все, кто был знаком с ней, уверяют, что она не была неотесанной деревенщиной и, как только появлялась возможность, читала сама, читала детям книги на ночь и пыталась учиться. Соответственно, и сам Гагарин, при всем своем идеально пролетарском происхождении (мать – доярка, отец – плотник), провел детство вовсе не в культурном вакууме. Мать, видимо, сумела привить – во всяком случае Юрию – стремление к “расширению границ”, к необходимости выйти за пределы житейского опыта.

Если от матери – как считается – Гагарин усвоил представления о престижности образовательных практик, то от отца перенял “любовь к технике”. Отец Гагарина, опять же – общеизвестно, “был плотником”; однако этим далеко не исчерпывался диапазон его профессиональных навыков. В 19–20 лет, имея за плечами два класса начальной школы, он работает клушинским почтальоном, затем, в ревущие двадцатые, в Гжатской городской ведомственной и Пречистенской волостной милиции. В списке объектов, которые он охранял по краткосрочным трудовым договорам, значатся “спиртоводочный завод и военные склады” [2]. Биографы особо упоминают ограниченность физических возможностей Алексея Ивановича в качестве военной единицы: “Он хром с младенчества: у него по недоглазу взрослых на печи сухожилие сопрело” [2]. Анна Тимофеевна называет причиной хромоты то, что одна нога у ее мужа была короче другой.

В отсутствие информации о том, как именно и под влиянием каких обстоятельств складывалась милицейская карьера гагаринского отца, летописцы всех мастей оживляются, когда речь заходит о плотницких талантах Алексея Ивановича: в его руках все горит, и производство разного рода деревянных изделий – в диапазоне от избы-пятистенки до тривиальной табуретки – давалось ему играючи.

Бедность и педагогические таланты часто идут рука об руку – так что неудивительно, что “Юрий от отца научился по запаху и по тактильным ощущениям вслепую различать породы дерева” [15].

Неожиданная связь между клушинскими Гагариными и Большой Историей обнаружилась позже – когда выяснилось, что отец, Алексей Иванович, был одержим исторической фигурой Петра Первого – и перечитал все найденные на эту тему книги из сельской библиотеки. “А читал он, – припоминает старший сын Валентин, – медленно, стараясь в каждое слово вникнуть наверняка, не раз и не два проходил по интересным для него местам, и эта «работа» – а во имя ее была пожертвована не одна зима— для отца была своеобразным подвигом. В той же степени, в какой прельщала отца фигура Петра Великого, в той же степени была противна ему императрица Екатерина. «Катька-немка» – презрительно именовал он ее. И, знаю, в кругу товарищей не стеснялся рассказать о ней скабрезный анекдот…” [1].