Елена Романенко - Нил Сорский

2 июля 1451 года, в праздник Ризоположения, Пресвятая Богородица укрыла своим мафорием и Москву. С ее заступничеством жители города связывали избавление от «скорой татарщины» – внезапного нашествия войска ордынского царевича Мазовши. Осадившие Москву татары сожгли все посады и «со все страны ко граду приступаху… и стрелы на град напущающе» 34. Тогда горожане во главе с митрополитом Ионой, на которого Василий Темный оставил столицу, обошли с крестами и иконами городские стены. К вечеру татары отступили, а наутро осажденные в радостном изумлении увидели, что они бежали, бросив в панике свое оружие и награбленную добычу. В память об этом событии на Боровицком холме до сих пор стоит Ризоположенский храм.

За стенами Кремля располагался Великий посад: его естественными границами стали Москва-река и Неглинка. Улицы Никольская, Ильинка и Варварка были главными улицами Великого посада. Здесь находились укрепленные дворы знати и богатого купечества, площадь некоторых дворов достигала двух тысяч квадратных метров. Ремесленники жили преимущественно на дворах знати, постепенно они стали переселяться в ремесленные слободы 35. Уже в начале XV века Великий посад имел защитные сооружения.

С восточной стороны к стенам Кремля примыкали торговые ряды, спускавшиеся к Москве-реке. С конца октября, как только замерзала река, вся торговля в городе прекращалась и перемещалась на рынок, устроенный на реке. «На таковой рынок ежедневно, в продолжение всей зимы, привозят хлеб, мясо, свиней, дрова, сено и другие нужные припасы», – записал итальянец Контарини, посетивший Москву в 1460-х годах.

За Москвой-рекой начиналось Заречье – наименее заселенный район города, поскольку именно отсюда, с юга, чаще всего к городу подступала опасность. Здесь проходила дорога в Орду, о чем в напоминание нам осталась улица Большая Ордынка. В тихие летние дни Заречьем можно было полюбоваться из окон высоких кремлевских теремов. По берегу реки расстилался обширный зеленый луг. Но чаще всего в эту сторону смотрели с опаской, наблюдая, как клубы пыли, поднятые множеством конских копыт, стремительно надвигаются на город. После татарских набегов Заречье зловеще чернело пепелищами и остовами печей.

К западу от Кремля, между современным Арбатом и Москвой-рекой находилось Занеглименье. Московская застройка всегда отличалась нерегулярностью. Жилые дома сосредоточивались вокруг храма, а дальше шли пустыри, овраги, луга – и вновь небольшие группы домов. Приходские церкви того времени практически все были деревянными, а некоторые из них – такими маленькими, что умещались под сосной, как церковь Ильи-пророка в Посаде. В первой половине XV века Москва находилась в границах Белого города (нынешнее кольцо бульваров). Почти на окраине города стояли Симонов и Андроников монастыри.

Дома москвичей в те далекие времена представляли собой «неглубокие врытые в землю срубы из добротных еловых или дубовых бревен» 36. Жилые комнаты размещались над землей, а нижний этаж занимал погреб. Дома были небольшими, их общая площадь составляла 20–25 квадратных метров. Иностранцев поражала простота убранства московского дома. Его центром была печь, которую топили девять месяцев в году, чтобы согреться и приготовить пищу. Печь служила и спальней для всей семьи. Избы топились по-черному. Если заморский гость для постоя находил «белую избу», это считалось редкой удачей. Некий Даниил, принц из Бухова, который побывал в Москве в 1576 году как чрезвычайный посол императора Священной Римской империи Максимилиана II, с недоумением заметил по поводу московского быта следующее: «Если бы они были хотя бы несколько людьми образованными, и если бы им была по сердцу жизнь более человеческая, то они с небольшими издержками могли бы жить пышно» 37. Однако с точки зрения русского человека, такая простота в быту была понятна и разумна. Чем меньше имеешь, тем легче терять. Москва часто выгорала дотла. Так вырабатывалось то особое отношение к жизни, которое воплотилось в нестяжательности русских святых.

Нестяжательность – понятие многогранное. Но если попытаться суммировать всё сказанное о нем, то можно определить нестяжательность как неимение лишнего. В московских домах, по свидетельству иностранных гостей, даже набор глиняной и деревянной посуды был минимальным. Эту особенность древнерусского быта отметил замечательный русский историк В. О. Ключевский: «Современный человек, свободный и одинокий, замкнутый в себе и предоставленный самому себе, любит окружать себя дома всеми доступными ему житейскими удобствами… В Древней Руси было иначе. Дома жили неприхотливо, кой-как. Домой приходили как будто только поесть и отдохнуть, а работали, мыслили и чувствовали где-то на стороне. Местом лучших чувств и мыслей была церковь. Туда человек нес свой ум и свое сердце, а вместе с ним и свои достатки» 38.

Но оставим быт и попытаемся понять, какие духовные явления озарили отрочество и юность будущего святого.

Ни в чем так зримо и полно не отражаются духовные искания эпохи, как в художественном творчестве. Даже слово не всегда способно раскрыть сущность явлений так, как образ. Столетие, предшествовавшее рождению Нила Сорского, было великой эпохой в истории древнерусского искусства. Этот период еще называют вторым знакомством Руси с Византией. В конце XIV века в Москве работали выдающиеся греческие и южнославянские художники, в монастырях Константинополя и Афона переводили на славянский язык творения святых отцов, эти книги поступали в библиотеки русских обителей. В 1344 году на Русь после длительного перерыва, вызванного татаро-монгольским нашествием, прибыли греческие мастера. Они украсили фресками Успенский собор в Московском Кремле и, вероятно, написали несколько дошедших до наших дней икон. Среди них погрудное изображение Христа Вседержителя, уже в древности получившее название «Спас Ярое Око» 39. Это, безусловно, знаковая для своего времени икона. Лик грозного и неумолимого Судии смотрит в самую глубь человеческой души через пространство и время.

В первом, самом древнем здании Успенского собора находился образ «Троицы» середины XIV века. Он был полностью переписан в 1700 году, первоначальная живопись сохранилась лишь на ликах среднего ангела и праматери Сары. Ныне икона, которая по-прежнему пребывает в Успенском соборе, производит удивительное впечатление, как будто открывает окно в иную, неземную, реальность. Из-под поздней живописи, уже далекой от духовной сущности вещей, проступает лик божественной красоты. На алтарной преграде Успенского собора греческие художники изобразили древних святых египетской Фиваиды и Палестины: Павла Фивейского, Феодосия Великого, Евфимия Великого, Антония Великого, Ефрема Сирина и Исаака Сирина. Эти фрески, видимо, были отчасти воспроизведены в росписи нового Успенского собора 1481–1482 годов артелью художников под руководством знаменитого русского мастера Дионисия. Лики святых также украшали алтарную преграду Благовещенского собора, расписанного Феофаном Греком, Андреем Рублевым и Прохором с Городца, что говорит о живописной традиции, утвердившейся в кремлевских соборах. Алтарная преграда символизирует собой врата в Царство Небесное, именно сюда во время богослужения устремлены взоры молящихся людей. Лики древних святых, изображенные здесь, напоминали о живой и вдохновенной вере в Бога. Они говорили без слов, что путь к спасению души есть подражание житиям святых. Именно этот путь избрал для себя Нил Сорский, для него этот художественный знак не остался незамеченным.