Ирвинг Стоун - Страсти ума, или Жизнь Фрейда

Дни проходили в быстрой смене лиц, сцен, студентов и аудиторий, лекций по истории, о Дальнем Востоке, о системе образования, в череде ланчей и обедов; на некоторых Зигмунд был почетным гостем. Он смог присутствовать лишь на одной из трех лекций Юнга о результатах цюрихских тестов словесной ассоциации и о том, как этот метод сочетается с фрейдистским психоанализом. Юнга принимали хорошо.

Когда в конце недели в доме президента Холла Зигмунд облачился в мантию и шапочку и вместе с Карлом Юнгом, также в мантии и шапочке, присоединился к процессии, направлявшейся к гимназии Кларка, у него появилось чувство удовлетворения. Он занял свое место на сцене. Президент Холл накинул на него мантию и зачитал:

– «Зигмунд Фрейд из Венского университета, основатель школы педагогики, богатой новыми методами и достижениями, ведущий среди изучающих психологию секса, психотерапию и психоанализ, – доктор права».

Пока почтенные лица, участвовавшие в церемонии, аплодировали, Зигмунд думал: «Это первое официальное признание моих усилий. Это также признание зрелости психоанализа».

Его успех и признание в Соединенных Штатах не возымели никакого воздействия на Европу. В печати не сообщалось о его лекциях и о том, что их слушали выдающиеся американцы. Для Вены и немецкоговорящего мира профессор Фрейд никогда не покидал дома. Частично чувство разочарования, а частично давление президента Холла, Джеймса Патнэма, Эрнеста Джонса и А. –А. Брилла, а также Отто Ранка, Абрахама и Ференци побудили Зигмунда согласиться записать пять прочитанных им лекций. Работа заняла полтора месяца; обладая хорошей памятью, он все же предпочел вернуться к обдумыванию с самого начала, чтобы определить структуру каждого раздела и содержание логически развивавшейся серии. Когда лекции были переведены и опубликованы в «Америкэн джорнел псайколоджи» под редакцией Стенли Холла, Брилл и Джонс не скрывали своего восторга: отныне они располагали учебником на английском языке.

Событием, на которое Зигмунд переключил все свое внимание, был второй конгресс; его проведение намечалось в Нюрнберге в конце марта. Он надеялся увидеть большое число делегатов из ряда стран и образовать Международное общество психоаналитиков с рабочими отделениями в Нью–Йорке, Лондоне, Берлине, Цюрихе, Будапеште. Это придало бы психоанализу официальный статус, подвело бы солидную базу под накопленные знания.

Тем временем он работал над книгой о Леонардо да Винчи, а также над лекцией для нюрнбергского конгресса «Перспективы психоаналитической терапии». Пришла приятная новость: Дойтике готовится издать наконец–то вторую, расширенную версию «Толкования сновидений»; потребовалось почти десять лет, чтобы продать первые шестьсот экземпляров. Каргер в Берлине печатал третье, расширенное издание «Психопатологии обыденной жизни». Зигмунд испытывал все большее удовлетворение, по мере того как поступал богатый материал от его собственной группы и от врачей и пациентов из различных стран, подтверждавший справедливость его заключений. Оба издателя были уверены, что отныне невозможно игнорировать Зигмунда Фрейда, что его будут читать хотя бы для того, чтобы нападать, что они могут каждые два года выпускать пересмотренные и расширенные издания.

– Итак, тебе не вернули рукописей, как в девятисотом году! – поддразнивала Марта. – Теперь остается лишь ждать новых просителей твоей руки.

Несмотря на успехи в других странах, дома, в венской группе, он сталкивался с трудностями. Ее участники не отличались от любой другой группы: все зависят друг от друга и борются за место под солнцем. Один хотел урвать у Зигмунда побольше времени для развития идеи или редактирования манускрипта, другой – получить от него больше пациентов. Они состязались за место на страницах ежегодника. Яблоком раздора, как это бывает и в других научных органах, являлся вопрос о приоритете: кто первый открыл новую идею или развил старую в более широкую или содержательную. Они работали в том же направлении; довольно часто двое из них приходили с одной и той же идеей, схожим докладом в один и тот же момент. Кто должен получить за это кредит на международной арене? Если один выдвинул интересную концепцию, а другой исследовал ее и довел до стадии опубликования, то кому принадлежит приоритет?

Зигмунд беспокоился, зная, что спор из–за приоритета разрушил многие профессиональные общества. Он работал с обиженным участником группы целыми неделями, чтобы помочь ему пережить огорчение. Это была нескончаемая битва за то, чтобы поддерживать между членами группы мирные отношения. Все они начали работать вместе, все они были связаны с ограниченным числом постулатов, на которых строилась наука психоанализа.

Они резко критиковали работы друг друга. По средам вечерами каждый был обязан высказать замечания, невзирая на свою волю. Иногда можно было услышать легкую похвалу, но, как правило, участник группы находил что–либо не понравившееся ему в докладе другого, зачастую утверждая, будто его исходный материал и заключения ценнее, а методика совершеннее. Зигмунду все чаще приходилось осторожно вмешиваться:

– Не будем переходить на личности, ограничим критику рамками обсуждаемых теорий.

Когда двое ссорились, он приглашал их поужинать вместе и устраивал умиротворяющий вечер, обсуждая материалы, втягивая обоих в разговор, старательно слушая, восхищаясь их умением схватить суть вопроса, восстанавливая уверенность не только в них самих, но и друг в друге, так что они уходили из дома на Берггассе, 19, под ручку… У него не было иного выбора, как выступать в роли отца семейства: эти дети жили в его идеологическом поле, он должен был заботиться об их счастье. Тем не менее, бывали времена, когда несколько старых членов огорчали его своими междоусобицами.

К числу драчливых относился доктор Исидор Задгер. За четыре года он так и остался чужаком. Никто не знал, где он живет, есть ли у него семья. Все знал о нем лишь тридцатилетний племянник Фриц Виттельз, которого он привел в группу. Он не появлялся в кофейне, где иногда задерживался Зигмунд для часовой беседы. По характеру безупречных монографий Задгера Зигмунду давно было ясно, что его тревожил подавленный гомосексуализм, но не было возможности помочь ему освободиться от раздирающих его внутренних противоречий, которые он изливал на других членов группы. Каждый уважал его, каждый жалел его, но никто не знал, что с ним делать.

Другим источником огорчений был доктор Эдуард Хичман с его вспыльчивым остроумием, задевавшим гордость тех, кто не мог так быстро и ярко реагировать в ответ. Хичман успешно действовал как практикующий терапевт, у него была растущая группа пациентов, нуждающихся в психоанализе, он был щедрым и беззлобным. Хичман просто не мог промолчать, когда ему приходил на ум забавный ответ – пусть даже такой, который станет поперек горла другому или разнесет в клочья выдвигаемый кем–то пример. Почти каждый в группе был жертвой его выпадов и поклялся ему отомстить. Поскольку, видимо, не было никакого способа парировать замечания Хичмана, его коллеги возмещали поруганную гордость изничтожением его докладов, как бы хорошо они ни были подготовлены и какими бы ни были правильными.