Юрий Соломатин - Беньямин и Брехт – история дружбы

на протяжении многих лет завораживал Беньямина – ведь Брехт был единственным писателем, за которым Беньямин мог наблюдать вблизи, погружаясь в процесс творчества великого поэта. Во многом он разделял и увлечение Брехта коммунизмом с изначально сильным привкусом анархии 42.

С Брехтом в его жизнь тогда «вошёл совершенно новый элемент – стихийная сила в подлинном смысле слова» 43. Однако роль Брехта в попытке Беньямина включить «исторический материализм в свое мышление и творчество и даже загнать мышление и творчество в рамки этого метода» вызывала у Шолема довольно агрессивную реакцию:

Брехт как человек более жёсткий оказал значительное влияние на более чувствительную натуру Беньямина, в котором не было ничего от борца. Однако я бы не стал утверждать, что это принесло Беньямину хоть какую-то пользу, я склоняюсь к тому, чтобы считать влияние Брехта на творчество Беньямина тридцатых годов пагубным, а в каком-то отношении катастрофическим 44.

Нарастающую резкость, с которой Шолем отвергал Брехта, можно объяснить только как следствие замещения. Шолем, иудейский богослов и исследователь мистицизма, нападал не столько на Брехта, сколько на интеллектуальную и политическую эволюцию Беньямина. Угасание метафизических, иудаистских и теологических и рост материалистических тенденций в его работах представлялись Шолему вредными, и он пытался им противодействовать. По его словам, Беньямин был подобен двуликому Янусу, и он обращал одну сторону к Брехту, а другую – к Шолему 45. Шолем сопротивлялся влиянию Брехта, чтобы укрепить свое. Это видел и Адорно. После встречи с Шолемом в Нью-Йорке в 1938 году он написал Беньямину, что Шолем «совершенно явно и в высшей степени эмоционально привязан к Вам», и он записывает «любого, кто оказывается рядом с Вами, будь то Блох, Брехт или кто-либо еще, в число своих врагов» 46. Когда в 1968 году разгорелся ожесточенный спор по поводу подобающего издания работ Беньямина, Шолем упомянул в письме Адорно, как нечто само собой разумеющееся, что их объединяло «неприятие влияния Брехта на Беньямина» 47. Адорно и Шолем сходились во мнении, названном Ханной Арендт «удручающим», считая, что дружба с Брехтом оказывала на Беньямина негативное воздействие 48. Говоря о Брехте и переменах в своем друге, Шолем нападал на движение в целом – марксистов, коммунистов, антисионистов, укравших у него Беньямина. Ася Лацис, убедившая Беньямина не эмигрировать в Палестину, также принадлежала к той части окружения Беньямина, которая вызывала раздражение Шолема 16 16 «Как-то раз у него был с собой учебник иврита, и он сказал, что учит иврит. И возможно он отправится в Палестину. Его друг Шолем поможет ему там устроиться. Я чуть не онемела от удивления, а потом мы сильно поспорили: путь нормально мыслящей, прогрессивной личности ведет в Москву, а не в Палестину. Я могу утверждать, что Вальтер Беньямин не уехал в Палестину благодаря мне» ( Lacis A. Revolutionär im Beruf. S. 45). Неприязнь Шолема к Асе Лацис, которую он никогда не видел, открыто выражена в следующем фрагменте одного из писем: «Одной из необъяснимых загадок биографии Беньямина является то, как им смогла завладеть такая хорошенькая стерва (Aas), как Ася Лацис, однако, как вы догадываетесь, ответ слишком прост, чтобы быть интересным». В гневе Шолем даже не смог удержаться от примитивного каламбура: «Asja = Aas? Ja!» ( Шолем Г. – Бёнлих В. Письмо от 12 окт. 1980; Scholem G. Briefe, III. S. 215). . Сталинизация, усилившаяся в Советском Союзе после 1933 года, также подпитывала «антимарксистские инстинкты» 17 17 Вернер Крафт высказался так после разговора с Шолемом 26 сент. 1934 г. в Иерусалиме о «большевизме Беньямина» (Zu Walter Benjamins Exil. S. 192). Шолема, пытавшегося перенести их на Беньямина.

В переписке об историческом материализме весной 1931-го Шолем уже укорял Беньямина за работу «в духе диалектического материализма», указывая, что тот «в своих сочинениях с редкой настойчивостью занимается самообманом» 49. Брехт представлялся Шолему одним из источников этого помрачения ума, а дружба с ним Беньмина – полной противоположностью дружеским отношениям с Шолемом:

Долгое время у меня были лишь неопределённые предчувствия того, чту теперь мы знаем из жалоб Брехта в его «Рабочем журнале» о «мистике при настрое против мистики» и о вечных «иудаизмах» Беньямина: а именно, то, что меня столь привлекало в мышлении Беньямина и связывало с ним, было как раз тем элементом, который раздражал и должен был раздражать в нём Брехта 50.

Что касается политики, Шолем не нашел у Брехта никаких открытых возражений против Сталина, что можно прочесть как косвенное обвинение Брехта в том, что тот был сталинистом 18 18 «Впоследствии я был ошеломлён, когда в Нью-Йорке выяснилось, что, в отличие от Брехта, институтская группа – и, прежде всего, евреи среди них, а их было подавляющее большинство – за редким исключением состояла из страстных антисталинистов» ( Шолем Г. Вальтер Беньямин. С. 344). Ср.: «Кстати, я также обнаружил, что все сотрудники Института, с которыми я успел познакомиться, все как один, убежденные и яростные антисталинисты, и я не услышал от них ни одного доброго слова о Брехте» ( Шолем Г. – Беньямину В. Письмо от 6/8 ноября 1938 // Benjamin W. / Scholem G. Briefwechsel. S. 236). . Хотя Шолем всегда оставался непоколебимым приверженцем творчества Беньямина, он отличался полным отсутствием понимания дружбы Беньямина с Брехтом 51.

Беньямин не строил иллюзий по поводу неприязни Шолема к Брехту. В письме Гретель Карплус он жаловался на отсутствие солидарности в своем друге – в ответе Шолема на повествование о своем безнадежном положении он увидел

жалкое замешательство (если не сказать, неискренность), что оставило у меня самое грустное впечатление о сути его личности и о моральном климате страны, где он развивался последние десять лет 52.

Сколь глубока была скорбь Беньямина, можно увидеть по следующей далее в письме саркастической шутке, в которой он выдал всё накопившееся в отношении проявленной Шолемом антипатии:

Не будет преувеличением сказать, что он склонен с радостью видеть в моем положении карающую длань Всевышнего, разгневанного моей датской дружбой 53.

Первоначально Адорно и Брехта не разделяли такие личные и политические разногласия, как это было в случае отношения Шолема к Брехту. Неприятие Адорно было обусловлено другими причинами, но оба высказывались схоже по сути и форме. В конце двадцатых годов Адорно входил в круг общения Брехта, хотя и не ближний 19 19 Как вспоминал Эрнст Блох: «У Беньямина была наилучшая репутация в нашем узком кругу друзей, куда также входили Адорно, Кракауэр, Вайль, Брехт, я сам и еще несколько человек» (Über Walter Benjamin. S. 22). . Он называл «выхолощенную простоту» «Трёхгрошовой оперы» «классической», а само произведение «прикладной музыкой» 54. В апреле 1930 года Адорно опубликовал в журнале Der Scheinwerfer [Прожектор] понравившееся Беньямину восторженное эссе о «Махагони», публично поддерживал спорную оперу Брехта и Вайля 20 20 Adorno Т.-W. Mahagonny // Adorno T.-W. GS. S. 114−122. Одобрение Беньямина подтверждается письмом Зигфрида Кракауэра: «Позавчера я был с Бенджи. Он восхищен твоим эссе о “Махагони”» ( Кракауэр З. – Адорно Т.-В. Письмо от 20 апр. 1930 // Benjaminiana. S. 35). . Однако в течение тридцатых годов у Адорно сформировалось, вначале завуалированное, но со временем проявляющееся все жестче, неприятие дружбы Беньямина и Брехта, связанное, как и у Шолема, с неприятием направления интеллектуального развития Беньямина. Адорно преследовала схожая невысказанная тревога, что Брехт может оспорить у него влияние на Беньямина. В целом поддерживая философский подход Беньямина, Адорно считал практическое использование хорошо знакомой ему материалистической методологии в работах своего друга ошибочным, «недиалектическим» (прежде всего, теорию диалектического образа), «упрощенным» и «наив ным» 21 21 Адорно Т.-В. – Беньямину В. Письмо № 39 от 2–5 авг. 1935 // Adorno Т.-W. / Benjamin W. Briefwechsel. S. 369. Ср.: «В чувствительной материальной фактуре, в уподоблении сущему его мышление, несмотрю на всю свою отчужденность и строгость, всегда сопровождалось своеобразным подсознательным элементом, если угодно наивностью. Эта наивность позволяла ему временами симпатизировать политическим течениям, которые, как ему было прекрасно известно, уничтожили бы саму возможность свободного интеллектуального опыта, составлявшую сущность его личности» ( Adorno Т.-W. Noten zur Literatur. S. 355). . В отзыве 1938 года о работе Беньямина о Бодлере Адорно высказал такое замечание: