Геннадий Чергизов - Остров Сахалин и Як-28П

Икра в это время была ещё не зрелой. Созреть ей предстояло, примерно через месяц, преодолев длинный путь, пробиваясь через каменные перекаты, теряя свою красоту и чешую. За всё время, что горбуша движется после океана в пресной воде, она меняет цвет – бока теряют синий цвет и приобретают зелёные поперечные полосы, у самца вырастает горб. Горбуша в пресной воде ничего не ест, мясо теряет красный цвет, становиться почти белым и несъедобным. Но созревает икра. Вот тогда, уже в речках и ручьях её ловят именно из-за икры. Интересна судьба этой рыбы. Она с большим трудом доходит до нужного места, отметает икру и, потеряв уже все силы, но выполнив задачу всей своей жизни, скатывается вниз по течению. Берега покрыты ещё бьющимися, скорее шевелящимися рыбинами, представляя собой обильный корм местным медведям и знаменитым сахалинским воронам, ну и остальной разной живности. Позже вся эта рыба с берега смывается набухшими водами от осенних дождей и становится кормом для речных и морских обитателей.

А сахалинские вороны знамениты тем, что при внушительном своём размере, жгуче чёрном окрасе, имеют огромный мощный клюв, которым способны пробивать даже консервные банки. А ещё они мощно и громко каркают – без буквы «Р». Но не в каждой сахалинской речке есть горбуша. Вот, например, – на побережье Татарского пролива есть посёлок Бошняково, который расположен рядом с устьем небольшой речки Августовки. Не знаю, насколько это правда, но рассказывают, что в этой речке нет горбуши из-за того, что в своё время, когда там строили что-то вроде угольной шахты, лес с сопок таскали тракторами прямо по речке – дороги то не было; и разрушили кладки икры. Не появились мальки, не уплыли в океан, не выросла из них рыба и не вернулась обратно в эту же речку, как полагается, не отложила икру, и не появились новые мальки. И так два года подряд. Вот и не появляется больше в этой речке горбуша. Правда, у других лососевых жизненный цикл отличается от горбуши. У кеты, кижуча, нерки и прочих – это не два года, а больше и у всех этот цикл разный. Так, по крайней мере, говорят знающие люди. Приобщались и мы к этому добыванию рыбы и икры. Сначала участвовали как помощники, учились премудростям, а потом и сами лихо ловили рыбу, солили, коптили и даже делали икру. Вообще-то это было браконьерство. Но как-то язык не поворачивался называть своих товарищей, себя и всех местных жителей браконьерами, когда вокруг столько рыбы, а брали её только для себя, не для какой-то там, как говорилось тогда, наживы. Хотя жадность человеческая границ не знает. Однажды один наш техник, большой любитель рыбалки, выбросил на помойку стокилограммовую бочку икры – она у него испортилась. И, наверное, была не единственной.

Была, конечно, в Смирных и какая-то рыбинспекция, призванная бороться с браконьерством, называли её «рыбнадзор». И однажды друзья мои с ним встретились, что говориться, нос к носу. К тому времени, мы с Колей Зайцевым уже переселились из профилактория в четырёх этажку. Так же как и в Спасске, четырёхкомнатная квартира была вроде общежития, жили мы здесь вчетвером – в двух комнатах уже раньше проживали Володя Зибницкий и мой земляк Петя Сахаров, был он выпускником армавирского училища, на год старше. Володя был лётчиком-оператором, переведённым в заднюю кабину из лётчиков за какую-то провинность. Третью комнату занимали вдвоём мы с Колей Зайцевым, как самые молодые. Ну, а четвёртая комната, самая большая, была общей. Давно мы собирались приобщиться к рыбалке, да всё не было случая. И вот однажды, Петя Сахаров, как человек уже в этом деле бывалый, предложил нам поехать на рыбалку, благо был у него мотоцикл с коляской – «Урал». В это время в реке Поронай «шла» кета и было туда несколько километров. «Урал» был отличным мотоциклом и был в большом дефиците. Как уж он достался Пете, не знаю. Обычно за ним стояли в полковой очереди не один год. Стали готовиться к рыбалке, взяли у кого-то сетку и ждали ближайший выходной. Но мне не повезло – попал я на этот день в наряд помощником дежурного по полку. И уехали мои орлы, обитатели нашей квартиры, без меня.

Когда на следующий день вечером я вернулся с наряда, то обнаружил спящих «рыбаков», разбросанную одежду по квартире и полную ванную кеты. Удивила меня стоящая в коридоре туго свёрнутая сеть, совершенно сухая. Как рассказали позже, за рюмкой чая, довольные рыбаки, сеть им не понадобилась. Накануне вечером, как стемнело, двинулись они на «мероприятие». Подъехали к цели, мотоцикл оставили подальше от реки и с сетью двинулись через сплошные завалы деревьев в кромешной темноте. Сначала услышали голоса, потом сквозь деревья увидели свет фонариков и рыбаков с лодкой. Это было странно – обычно на рыбалке старались не шуметь, а использовать лодку – было уж слишком. Всё-таки все опасались рыбнадзора. Ответ напрашивался сам собой – не боятся рыбнадзора мог только рыбнадзор. Так оно и было – рыбинспекторы заготавливали кету. Кто-то из них шёл по воде вдоль берега, ведя сеть вниз по течению, а кто-то с другим концом сети на лодке медленно продвигался по реке. На берегу, где прямо к реке был свободный подъезд, что было большой редкостью, стоял трактор с прицепом, ярко освещая всё вокруг своими фарами, а в прицеп грузили мешки с рыбой. Наши рыбаки затаились, наблюдая такую образцовую рыбалку. Рыбнадзоровцы вытащили на берег очередную, полную сеть кеты, набили рыбой мешки и двинулись в новый заход. Идея спереть мешок с рыбой пришла как-то сама собой и всем сразу. Потихоньку, стараясь не шуметь, сначала оттащили мешок подальше, потом загрузили в коляску и покатили мотоцикл. Ну, а потом уже взгромоздились на него все и рванули домой.

Эта эпопея с «халявной» кетой так просто не закончилась. Пожарили, конечно, – одной рыбины хватило на всех. Остальную решили коптить. Для начала надо было её засолить. Руководил всем этим Петя, как местный старожил, а мы выполняли его указания. Солили кету прямо в ванне. Потом её надо было несколько дней сушить на воздухе. Чтобы не села муха, по Петиным указаниям, сделали конструкцию из реек, закрыли марлей и выставили на балкон. Петя сказал, что если сядет муха, рыбе «хана». Каждый из нас втихую бегал проверить – как там рыба. Петя договорился с одним техником за коптильню. Тот жил в посёлке в одноэтажном домике и там в огороде стояла коптильня. «Агрегат» был оригинальнейшим – самый обыкновенный старый деревянный шкаф безо всяких перегородок и без дна. Внутри на земле стоял перевёрнутый молочный бидон, в которых привозят в магазины молоко и сметану. Бидон был без дна и в нём тлели опилки. В верхней части шкафа на проволоке вешали рыбины. Закрывали дверцы, дым заполнял весь шкаф и шёл наружу из всех щелей. В этом и заключалось копчение, надо было только приходить время от времени, добавлять опилок и следить, чтобы они не горели, а тлели. При всей своей примитивности и непритязательности, «агрегат» работал безупречно. Прошло дня три. Забрали копчёную кету, привезли домой, предвкушая дегустацию продукта с таким длительным процессом приготовления. Можно сказать – «текли слюни». Вывалили рыбины на стол – аромат разносился изумительный, вид у рыбин был ещё лучше – золотистые, блестящие бока с крупными каплями янтарного жира. С нетерпением стали нарезать порции для пробы, аппетит зашкаливал. И тут обнаружились внутри рыбины крупные, жирные копчёные черви. Всё пропало! Пропал и аппетит. Причиной всему было наше дурное любопытство, когда заглядывали под марлю. Всё-таки села муха. Пришлось всё это копчёное великолепие выбросить. Больше мы ничего не коптили. Конечно, в отпуск «полагалось» везти и рыбу и икру. Кто не имел своего, а таких было меньшинство, шли на продсклад, показывали прапорщику – начальнику склада «отпускной» и тот выдавал и рыбу и икру. Такова была местная традиции.