Виктор Музис - Моя «аэрогеология». Рассказ геолога

Из вездехода уже не вылезал, горняки сами замеряли глубину проходки, а я записывал в журнал горных выработок. Ранка зажила только через год.

А как-то под осень, вода в ручьях уже покрывалась ледком, мне поручили промыть несколько десятков пробных мешков с мерзлыми суглинками. А как их промывать? Они в лотке будут оттаивать по часу. «Проявляй солдатскую смекалку, – вспомнил я наставление отца».

Свез на вездеходе пробы к ручью, установили с приданным мне в помощь рабочим таган, подвесили над огнем ведро с водой, а в ручье проломили лед и раскидали льдышки, чтобы не мешали. Чтобы руки не мерзли, надел нитяные перчатки, а сверху грубые резиновые, чтобы не колоть пальцы об острый щебень в суглинках. Рабочий грел воду и опускал в кипяток мешок с мерзлым суглинком, тот быстро размякал, он вываливал его мне в лоток и я промывал. Бумажка с номером всплывала в воде и я кидал ее в шламовый матерчатый мешочек, куда сливал и промытый шлих. Мешочки подсушивал на камнях у костра и пересыпал шлихи в пакетики из крафт бумаги.

Сушка мешочков со шлихами

Как-то меня послали с вездеходчиком забрать подвешенный на сук рюкзак с образцами. Видно, насобиравший его геолог был в выкидном и выносить его, при наличии своего скарба, было тяжеловато. Уже лежал снег, но долина по ручью была с чистым от леса подножием склона. Мы спокойно ехали под приятное потренькивание гусеничных траков, но ночь застала нас в пути, а двигаться в темноте мы не рискнули. Поставили палатку, установили печку, раскладушки и развернули спальные мешки. Переночевав, мы поехали дальше, а палатку снимать не стали – ехать оставалось недалеко. Скоро добрались до нужного места. Сначала никакого рюкзака я не увидел, затем заметил какие-то лохмотья на одном из деревьев. Это были остатки рюкзака, над которым, видимо, похозяйничала росомаха. Под деревом под снегом лежали завернутые в крафт бумагу кусочки камней на образцы и шлифы, часто надорванные. Из уважения к труду собравшего их, мы постарались аккуратно собрать все, что нашли, но эта задержка не дала нам времени добраться до палатки, где была печка и наши раскладушки со спальниками.

Ночь застала нас в пути и хоть до палатки было всего с километр, ехать дальше по темноте мы не решились. Развели недалеко от вездехода у леса костер, насобирали с трудом каких-то бревнышек для лежака и коряг, чтобы огонь подольше не затухал и улеглись у костра. Вездеходчик для лежанки вытащил из вездехода диванчик. Я еще попытался поискать среди деревьев дополнительно дров, но тщетно – такая кромешная мгла наступила, хоть «глаз выколи». Только в отсвете костра было что-то видно.

Это была моя единственная ночь, проведенная в лесу у костра на «свежем воздухе». Устроился на бревнышках и укрылся брезентом. Костер большого пламени не давал, но тепла от горящих коряжин хватало. И, на удивление, ночь я провел боле-мене спокойно, несмотря на чувствующийся за пределами костра холод.

«Костер – это человек»!

А на утро мы доехали до палатки, поели в тепле, попили чайку и, собрав вещи и сложив палатку, поехали в сторону лагеря.

Зимой 1974 года вышел приказ по МинГео о переводе всех техников, получивших высшее образование, на должности геологов. И в мае вышел приказ по экспедиции о переводе меня в геологи.

В этом же году произошло объединение двух экспедиций в одну – слились экспедиция №3 и наша №8. Общее название стало экспедиция №3. Общей базой стал поселок Батагай, а подбазы сохранялись и на Колыме в Зырянке и Лобуе, и на Лене в поселке Жиганск, и на реке Оленек в одноименном поселке.

Еще год я проработал в партии Боброва. Чтобы мы, геологи, предварительно называли породы одинаково, он вывел нас на обнажение и показал послойное чередование осадочных пород: вот песчаники, вот алевролиты, вот эту породу с фиолетовым оттенком давайте назовем предварительно туфо-песчаником, а эту лимонно-зеленую пепловым туфом. Точное название породы определим по шлифам уже в Москве.

Состав щебня определяли по высыпкaм в кочках морозного вспучивания

Определять породу приходилось по мерзлотным вспучиваниям, определяя какого щебня больше, какого меньше. Поначалу я ничего не понимал, затем освоился и дело пошло быстрее. В Москве, рассматривая шлифы, я долго не мог понять, что это за пепловые туфы, если в нх нет никакого пепла. Пошел за консультацией к Шульгиной.

– Это же органогенные известняки, – сразу определила она. – вон как набиты битым ракушняком. Ты что, не помнишь?

А откуда мне было помнить, я породу не разглядывал, мое дело было успевать образцы обрабатывать. А фиолетовые туфы оказались алевролитами…

Осенью, уже в лагере на реке, как-то раздался крик Дыканюка:

– Хариус идет!

Женя Дыканюк

Похватав удочки, все высыпали на берег и пошла потеха: кто ловит, кто потрошит и засаливает в баульном брезентовом толстом мешке. Рыба скатывается в течении трех дней и за это время мы засолили и завялили столько, что хватило по полному пробнику каждому, чем можно было угостить знакомых и родственников в Москве.

В это же время, во время камералки, Женя принялся что-то мастерить из продолговатого ящика для взрывчатки. Разобрал боковину, набил мелких гвоздиков и обтянул тонким геофизическим проводом с медной проволокой под оболочкой. Получилась боковина из сетки. В углу сделал падающую узкую дверку из фанеры. Получился ящик ловушка для белки. Он поставил его под сосной, прицепил на крючок наживку из вяленой рыбки и наладил сторожок. Этой же ночью в ловушку попала черная белка.

Ящик для белки (без сетки и дверцы)

В лагере опять ажиотаж – многие захотели привезти домой черную белку, о существовании которой даже не слышали. И скоро под соснами уже стояли несколько ящиков ловушек. Не удержался и я, тоже смастерил такой ящик. И тоже поймал белку. У нас их было в изобилии.

Кормили стланиковыми шишками с орешками, сухофруктами для компота, вяленой рыбкой… Для гнезда использовали кусочек войлока, свертывая его трубочкой. Входное отверстие они заделывали сами, надергав войлока из стенок. И лагерь ожил, слышался непрерывный стук о стенки – это прыгали белки, ведь они не могли без движения.