Александр Нилин - Красная машина

© Александр Нилин, 2011

© «Время», 2011

Столетие, которое сегодня кажется нам, переступившим рубеж тысячелетия, вчерашним – что значит пережитое в новом веке против случившегося в старом? – вместило в себя хронологические отрезки, которые без преувеличения можно назвать эпохами.

Достаточно сказать, что пройденный век вобрал и время до советской власти, и саму советскую власть с многочисленными смысловыми и бессмысленными перепадами представлений и понятий, и годы, несколько поспешно именуемые постсоветскими.

В последние годы XX века ушли из жизни люди, так или иначе особенность века в себя вобравшие.

Но из воспринимаемой нами жизни они еще не ушли – процесс превращения их в персонажей истории происходит у нас на глазах.

Собственно говоря, превращение того, что происходило на моей памяти либо на памяти тех, кого я хорошо знал, с кем состоял в родстве, – сюжет предлагаемой книги.

Я прожил в XX веке шестьдесят лет – и мое желание рассказать кое о чем из того, что выпало застать мне и отчасти понять, естественно.

Я не случайно выбрал темой своего рассмотрения и воспоминания спорт.

Во-первых, большой спорт – феномен именно XX века, а не какого-либо из предшествующего веков.

И то, что уготовлено этому, возможно, единственному из элитарных зрелищ, спроецированному на широкие массы, в наступившем столетии, целиком и полностью образовалось, завязалось в столетии минувшем.

Во-вторых, есть момент совсем уж субъективный. Но его никак не избежать, если заводишь разговор, скажем, о футболе или о спорте вообще.

Я рано увлекся спортом – лет в пять или от силы шесть, – и желание как можно больше узнать о нем совпадало с началом моего образования или, говоря скромнее, чтения.

Я потянулся к подшивкам старых газет – отец газеты подшивал (и не все они сгорели в печке за годы войны) к разрозненным журналам довоенным и сразу послевоенным.

Разумеется, чтением корреспонденции и очерков, посвященных футболу и прочим спортивным дисциплинам, дело не ограничивалось – заглядывал я и в статьи, что верстались рядом, а затем и в те, что публиковались на других страницах.

И никуда теперь не денешься – в историю (пусть и в упрощенном газетном ее варианте) я входил через спорт.

Настала пора возвращать долги – попытаться представить нашу общую историю посредством спортивной летописи.

Спорт укоренен в древности – откуда и ведут свой отсчет Олимпийские игры в первозданном виде.

И для него столетием больше, столетием меньше, казалось бы, не столь и существенно, когда обращен он к вечности.

Но как общественное явление определился именно в XX веке. Конечно, этот век измерен не спортом единым (спортивное измерение нашей жизни вообще замечено всерьез совсем недавно).

Спорт, тем не менее, измеряет век всего выразительнее, всего метафоричнее – не оттого ли он привлекал художников с каких еще времен: вспомним того же Дискобола…

При всей покорности нашей перед войнами и революциями, как перед чем-то неизбежным, заметим все же, что в спорте сопряжены каждодневно и война, и мир, и в какой-то степени революция…

Человек в теннисных одеждах, замахнувшийся ракеткой… Сказать: эмблема или символ спортивного века – мало сказать!

Это вполне самодостаточный сюжет, образно исчерпывающий историю спорта за целое столетие. Фигура в светлых одеждах маячила на пороге века. И нет ничего привычнее, чем она же при его завершении.

И тогда, и сейчас теннисный чемпион был далеко не бедняком. Но тогда игрок был состоятельным изначально, а сегодня его миллионное состояние заработано теннисом.

Начало века – короткий миг, когда спортсменом, в большинстве случаев, становился человек неплохо обеспеченный… Но искреннее чувство собственной избранности у человека большого спорта сохранилось по сей день совершенно независимо от финансового положения.

С этим чувством XX век пройден немногими, хотя желавших культивировать в себе подобное чувство и, главное, принимать и выдавать желаемое за действительное было и есть хоть отбавляй…

Первое десятилетие XX века – самая стильная эпоха. В искусстве это десятилетие именуют Серебряным веком (он в общем-то и до середины следующего десятилетия дотянулся), признавая, что предшествующий был золотым.

Но в смирении – вызов. В искусстве Серебряного века собственно искусства больше, чем общечеловеческой и всяческой цены.

Это искусство соответствовало духу нового времени вызывающе, декоративно, сгущая таинственность.

Искусство настаивало на пронизанности собою всего образа жизни людей высшего класса. Образ впечатывался в сознание, мистически преследовал. Арт нуво, пришедшее из Европы, трансформировалось в национальном стиле, адаптировалось в российской окраске темперамента.

Прекрасная, однако не оставляющая сомнений в своей сугубой избранности эпоха.

Странно звучит, когда вспоминаешь, что десятилетие взорвано поражением в русско-японской войне и революцией в том же 1905 году.

Но в России что же странно? На долготерпимой странности все и держится…

У эпохи той – точный пластический язык, чего теперь нет нигде, кроме большого спорта.

Великий волейболист Владимир Щагин сказал мне когда-то с гордостью, что в их игре нет ни одного движения из обыденной жизни.

Но только ли в их игре?

Спорт XX века и в мире, и в России, какое-то время лубочно протоколирующий барскую, а не промысловую охоту, конные скачки и кулачные бои, все более и более обособлялся пластически, являя зрелище, основанное на законах гладиаторской драматургии в узде гуманных, но условных правил, отсрочивающих «гибель всерьез».

Драматургия спорта замкнулась на результате, требующем сверхусилий, требующем доведения до совершенства приемов их осуществления, в просторечии – техники, которая до неузнаваемости преобразовывала любой бытовой жест.

Спорт становился антитезой тому невольному занудству, которым оборачивалось чистое эстетство.

Спорт, всегда внутренне тяготеющий к элитарности, спасала грубая осязаемость результата, с одной стороны.

С другой стороны, увлекательность соревнования из фабулы превращалась в сюжет – то есть «розыгрыш очка» становился психологической драмой, когда на карту ставилась честь, в том числе и государственного флага.

И проникновение в суть спортивного соревнования предполагало теперь глаз не менее наметанный, тренированный, искушенный, по-своему никак не менее эстетически чуткий, чем у театрала, меломана, балетомана или ценителя различных направлений в живописи и архитектуре…