Апполон Кузьмин - Татищев

Металлургическое производство Швеции в 1725 году значительно превосходило российское. Даже и после достаточно успешной деятельности на Урале Татищева и Геннина, а также поощрения частного предпринимательства (прежде всего Демидовых) русская металлургия давала едва более семисот-восьмисот тысяч пудов металла, тогда как Швеция от трех до четырех миллионов пудов. Татищев обратил внимание на то, что шведская руда в целом такого же качества, что и русская, за самым небольшим исключением. Но, оплачивая труд рабочих вдвое выше по сравнению с русскими заводами, шведские предприниматели добиваются равной с русскими себестоимости продукции.

Вопросам справедливости оплаты труда Татищев всегда придавал первостепенное значение, и в повышении оплаты он видел главное условие для повышения заинтересованности в любого рода деятельности. Поэтому он и не мог удовлетвориться формальным равенством себестоимости. Его внимание привлекают два обстоятельства. Во-первых, вододействующие машины, «которые подают великую в работах помощь», во-вторых, наличие училищ, в частности «особливой экономической школы», в которых готовят «искусных людей» для горного дела и разных ремесел. Он, например, обращает внимание на то, что плотины для приведения в действие механизмов делаются в Швеции не из «земли и камня», а лишь из брусьев и досок, в результате чего себестоимость снижается в десять раз (триста рублей вместо трех тысяч), а работы, на которых в России бывает занято пятьсот человек, выполняются всего пятьюдесятью. Плотины из земли и камня обычно размывались весенним половодьем и требовали постоянных дополнительных затрат на их ремонт, «а сию, — писал Татищев, — в несколько часов тремя человеки починить возможно». Чтобы показать преимущества подобного рода плотин возможно более широкому кругу русских предпринимателей, Татищев предлагал «на удобном месте при заводах таковую построить» и одновременно «чертежом в народе объявить».

Даже преданный идее государственного блага император не смог создать административной машины, работавшей в том же направлении. Бюрократический аппарат привык служить прежде всего царю, не очень задумываясь о том, как эта служба будет соотноситься с государственными интересами. Иностранные же наемники этих интересов попросту не замечали. Положение усугублялось тем, что Татищев был поднят и определен на новую должность самим императором вопреки намерениям Берг-коллегии. Смерть Петра сразу заставила Татищева почувствовать, как ненадежно положение даже самого ревностного слуги государства, когда оно определяется лишь расположением или нерасположением монарха. К тому же вскоре после смерти императора и Брюс должен был уйти в отставку. В данном случае бюрократия не проявляла никакой заинтересованности во внедрении новшеств, постоянно предлагаемых Татищевым. Татищев заказывал чертежи лучших шведских шахт и механизмов, а Берг-коллегия отказывалась их оплачивать. Царская бюрократия упорно подтверждала свою неспособность или нежелание действенно руководить развитием промышленности в стране, а Татищев настойчиво изыскивал средства и возможности занять денег, чтобы выполнить эти крайне важные для государства работы за свой счет.

Договорился он и о приобретении ряда машин, значительно более совершенных, чем имевшиеся в это время в России. В числе этих машин были прядильная, чулочная, машина для производства железной луженой посуды. Администрация опять не проявила никакой заинтересованности. В крайнем случае Татищев предлагал прислать в Швецию русских механиков во главе со знаменитым Андреем Константиновичем Нартовым, дабы они на месте ознакомились с этими машинами. Однако и это предложение не было принято. Соображение же Татищева о целесообразности перехода к десятеричной системе мер и весов и не рассматривалось. Потребовалось почти два столетия и замена самой государственной машины, чтобы можно было осуществить это подсказанное здравым смыслом предложение.

В итоге правительство согласилось лишь на приобретение водоливной машины, то есть насоса, откачивающего воду на кораблях. На сей раз Татищева энергично поддержал Николай Федорович Головин, служивший в русском флоте, а затем сменивший Бестужева на посту русского посланника в Швеции. Петербург затребовал машину для испытания, которое проводилось в ноябре 1725 года в присутствии самой императрицы. После этого машину передали в Адмиралтейство для изучения, «чем оная превосходит имеющиеся водоливные машины».

Отчаявшись в надежде получить какое-нибудь содействие со стороны Берг-коллегии, Татищев обращается за помощью к Геннину. Он пишет ему в Пермь, а затем, узнав, что Геннин находится в столице, — и в Петербург. В сложившихся обстоятельствах Татищев видел в Геннине едва ли не единственного человека, которого можно было побудить к действию соображениями государственной пользы. «Я здесь, — писал он, — у славных механиков Полгейма, Дура и Нильсона, такие искусные и весьма государству полезные машины видел, что дивиться миру надобно. Потому я представил, дабы прислать человека искусного в механике, а особливо токаря Андрея Константинова или из артиллерийских офицеров, ежели прилежного к механике знаете, и с ним искусных кузнецов и столяров, дабы оные могли основательно понять и сами такие сделав здесь, к великой корысти государственной в России употребить». «Ежели бы я имел деньги оныя купить, — добавляет Татищев, — воистину для пользы отечества и славы нашей государыни императрицы... не жалел бы всего отеческого имения положить, ежели бы возможность токмо имел».

Геннин, конечно, понимал, что от Берг-коллегии, да и от самой императрицы, Татищеву трудно ожидать реальной помощи. Он сам незадолго до этого писал Петру, что если царь своей властью не распорядится выдать жалованье штату горных работников, включая и его, Геннина, то от коллегии они жалованья не дождутся и за год. Геннин предупреждал царя, что горным работникам придется добывать средства к пропитанию сомнительными способами, поскольку нищенствовать им неприлично и этого он не может допустить. И теперь Геннин не нашел ничего лучшего, как посоветовать Татищеву больше запоминать, дабы можно было обойтись без машин и чертежей.

Татищев так и делал. Но ему было досадно. Досадно за тупость и упрямство администрации. Договорился он «с здешним славным обер-маркшейдером Гейслером чертеж ямы Фалунской на 25 листах, да чертежи всех машин в плане и профиле перспективически на 10 листах большой александрийской бумаги... за 100 червонцев (около 200 рублей) сделать, которое французский посланник за один чертеж токмо дать не жалел, но мне коллегия запретила». Положение было именно таково. Французский посланник за небольшую часть работы, организованной Татищевым, готов был дать столько, сколько с Татищева брали за все чертежи. Но коллегию это не интересовало.