Аркадий Шварцер - Хроники спекулянта. В поисках утраченного антиквариата

Мой отец в 1939 году попал в трудлагерь. Он вспоминал, что выжил благодаря тому, что каждый вечер рассказывал товарищам по несчастью «Графа Монте-Кристо». В Советском Союзе очень заботились о преемственности поколений. Я очень хорошо помню мой первый «концлагерь» – летний детский сад от «Москниги» под Вереёй. В середине пятидесятых я проводил там ежегодно две или три летние смены. Помню голубую деревянную терраску, на которой воспитательницы проводили над нами педагогические эксперименты.

Воспитательницами работали грубые деревенские толстые тётки. Не знаю, было ли у них образование. И не совсем понимаю, почему они с истеричной жестокостью боролись с плохими словами, которые иногда выскакивали из наших детских уст. Возможно, больше не с чем было бороться. За плохие, но не матерные слова нас заставляли высунуть язык, затем тётки его хватали и сладострастно тёрли белым вафельным полотенцем. Иногда просто стегали крапивой по голым ногам.

За матерные слова раздевали провинившегося догола на голубой терраске, и все дети обязаны были по очереди его ущипнуть или шлёпнуть ладонью. Я сам пару раз прошёл эти мучения. Рыдая, конечно.

Но не это было самым печальным. Самое ужасное было в том, что воспитательницы вели поощрительную практику доносов и стукачества. Поощрялись доносы детей друг на друга. Доносчику верили беспрекословно без суда и следствия. Эта практика и страх наказания породили нездоровую зависимость одних детей от других. Правда, случаев ложных оговоров не помню.

Однажды я сказал «плохое» слово, вроде «какашка», при Глазкове. На всю жизнь запомнил его фамилию. Он превратился в моего истязателя и хозяина. Заставлял всё время выполнять его прихоти. Кончилось всё плохо – я его избил сначала руками, а потом и ногами. Меня раздели голым на голубой терраске и покарали руками моих товарищей по счастливому советскому детству. Потом вызвали мою мать, но она за меня заступилась. Когда она уехала, я был вынужден много дней постоянно выслушивать от воспитательниц оскорбительные эпитеты в адрес моей матери. Глазков не пострадал, но со мною больше не связывался.

Другой раз при выскочившем «плохом» слове я сам пошёл с повинной к воспитательнице. Тёрли полотенцем язык, я плакал, но зато остался независимым от сотоварищей.

Я так подробно всё это рассказываю, потому что через много лет понял, как меня программировали по-советски, по-ленински. Детский сад был первым коллективом в моей жизни, и нас пытались, наверное, так «социализировать». Толстые грубые воспитательницы вызывали у всех детей отвращение, ненависть и страх. Уже в детском саду воспитатели скорее бессознательно, чем осознанно, выстраивали аналог, прообраз исправительно-трудового учреждения. Они заботливо превращали детей в будущих зеков нашей бескрайней социалистической Родины.

Первые четыре школьных года я проводил каждое лето в том же лагере от «Москниги». Вспомнить нечего. Со временем моя мать стала работать врачом по совместительству на Мосхладокомбинате № 8 имени А. Микояна в Филях. Моё острое нежелание ехать в лагерь от «Москниги» было наконец услышано родителями, и они решили сменить место моего летнего отдыха.

Последующие годы меня отправляли в пионерский лагерь «Чайка» под Внуково. Этот пионерлагерь оказался полной противоположностью детскому саду и лагерю от «Москниги». Там я узнал, что такое настоящая свобода.

Начнём с того, что этот лагерь был очень богат. Раз в неделю нам давали бутерброд с чёрной икрой. Несколько раз в неделю мы наслаждались мороженым родного хладокомбината, короче, кормили нас на убой. Врачом пионерлагеря была все эти годы подруга моей матери Бетти Соломоновна Ханина. Наши семьи дружили.

Счастье свободы подарил нам – пионерам – мой навсегда горячо любимый пионервожатый Олег Сергеевич Зубаков. Поистине трудно переоценить роль иной личности в истории каждого из нас. Олег служил в армии во время Венгерских событий 1956 года, о чём часто вспоминал. Я попал к нему в отряд двенадцатилетним пионером, когда ему было года двадцать три. Олег работал обвальщиком мяса на хладокомбинате и, безусловно, не имел никакого образования, тем более педагогического.

Через несколько дней после начала смены Олег позвал меня и Волчкова (удивительно, как избирательна память) в свою палатку. Не знаю, чем мы ему приглянулись. Он вручил нам рубль и попросил сходить в деревню Рассказовка за вином. Мы с радостью согласились. До Рассказовки было километров шесть лесом по широкой тропе. В магазине купили бутылку «Белого столового» за девяносто восемь копеек, положили в заплечный мешок и вернулись в лагерь аккурат к обеду. А затем произошло невероятное событие.

Олег налил вино в гранёный стакан и протянул Волчкову. Тот выпил и сказал: «Вода». Наверное, так обычно говорил его отец. Олег протянул ему кусочек сахара – закусить. Потом налил вино в этот же единственный стакан и протянул мне. Я выпил и тоже сказал: «Вода». Закусил куском рафинада. Остаток вина допил Олег – наш пионервожатый. Потом мы шли строем всем отрядом на обед и сосны двоились у меня в глазах. Это двоение случилось тогда единственный раз в моей жизни.

Мне было двенадцать лет и мои родители даже помыслить не могли, чтобы налить вина ребёнку. Это было абсолютно невозможно в моей семье.

Мы с ребятами потом иногда собирали в лесу бутылки, сдавали их, а на полученные деньги покупали вино, которое тут же и распивали. Причём вино я пил только в пионерском лагере, дома даже мысли такой не возникало.

Надо отметить, что свобода в пионерлагере «Чайка» была полная. Я мог с завтрака до обеда и с полдника до ужина находиться где мне только заблагорассудится. Мы ходили в аэро порт Внуково за вином и сигаретами, купались в окрестных прудах без всякого присмотра, собирали в лесу орехи, ловили рыбу и тут же готовили её на костре. Это было самое настоящее счастливое детство и отрочество, которое только можно найти в родном Подмосковье.

Я взрослел вместе с Олегом Зубаковым. Каждое лето я попадал неизменно в его отряд вместе с другими ребятами-одногодками. Наша дружба крепла с годами.

Одной августовской ночью Олег разбудил своих «любимчиков» – нас было пять или шесть мальчишек. Вожатый предложил нам отправиться в совхозный яблоневый сад недалеко от Рассказовки. Мы взяли заплечные мешки, которые сшили наши матери, и пошли. Настоящих рюкзаков тогда было не достать, как и всего остального. На всю жизнь я запомнил эти ночные походы за яблоками, которые быстро стали регулярными. Тёмный дремучий лес и страшные рассказы, которыми мы развлекали друг друга по дороге. Непременно страшные: про вурдалаков, упырей, оборотней и прочие страсти.