Александр Керенский - Россия в поворотный момент истории

Внешне жизнь шла как прежде. Лишь наши детские праздники и шумные рождественские торжества нарушали спокойное течение дней. Я открыл для себя красоту музыки и мог часами слушать мягкое контральто матери, аккомпанировавшей себе на пианино. Иногда она устраивала музыкальные вечера, и тогда я без устали просиживал, скорчившись, за закрытыми дверями и слушал концерт, хотя мне уже давно полагалось быть в кровати. На следующее утро я пробирался в зал, подбирал разбросанные листки с нотами и пытался разбирать их и петь про себя чудесные песни, которые слышал накануне. Время от времени мы ходили гулять на бульвар, тянувшийся от центра города до берега Волги. Примерно на полпути к реке стояла скромная приходская церковь с маленьким аккуратным кладбищем и густым садом. Настоятель церкви был старшим братом нашего отца. Нас водили туда весной, когда яблони и вишни цвели вовсю, или осенью после возвращения из деревни, когда из яблок и груш варили вкусное варенье. В чистеньком дядином домике, интерьеры которого оживляла герань, кактусы и прочие растения, нас всячески баловали, кормили вареньем и другими домашними вкусностями.

Нежную заботу тетушки мы всегда принимали как должное. Нечего и говорить, что нам никогда не напоминали о разнице в положении двух братьев. Тем не менее непритязательный прицерковный домик составлял такой контраст с нашим просторным жилищем, что мы, дети, не могли не заметить разницы и сделать собственные выводы.

В самом начале 1889 г. мы узнали, что нам предстоит навсегда покинуть Симбирск и переехать в далекий город Ташкент, столицу Туркестана [8] Моего отца переводили в Ташкент на должность главного инспектора учебных заведений. . Мы никогда не слышали о Ташкенте, и предстоящий переезд нас очень возбуждал. Нам рассказали, что мы поплывем вниз по Волге, в Каспийском море сядем на другой корабль, на другой стороне моря пересядем в поезд, а последнюю часть пути проделаем в конном экипаже. После весеннего семестра началась лихорадочная подготовка к отъезду. В доме стоял дым коромыслом, но нам, детям, это страшно нравилось. Утром в день отбытия к нам пришли попрощаться ближайшие друзья и с безмолвной молитвой сели на дорожку, как принято в России перед каждым отъездом. Затем все встали, перекрестились, обнялись друг с другом и отправились на пристань. Лились слезы разлуки, и мы, дети, даже через свое возбуждение ощущали: что-то уходит навсегда. На пристани нас ждала толпа провожающих. Наконец, последний резкий гудок пронзил воздух, сказаны последние отчаянные слова прощания, и трап подняли на борт. Колеса парохода пришли в движение, шлепая лопастями по воде, толпа на причале закричала и замахала белыми платочками. Еще один гудок, и Симбирск, где я провел счастливейшие годы своей жизни, постепенно растворился вдали, став частью далекого прошлого.

Сейчас, когда я пишу эти слова, передо мной как наяву встает одно мгновение моей жизни в Симбирске. Это случилось однажды в начале мая. Казавшаяся бескрайней Волга освободилась от своего ледяного ярма и с радостным ликованием затопила левобережные луга. С самой вершины холма вплоть до уровня воды Симбирск был одет, как невеста, в бело-розовый наряд цветущих вишен и яблонь. Эта головокружительная красота сияла и трепетно дрожала в солнечном свете. Воздух был полон далекого шума вешних вод, склон холма оживляли пение и щебет птиц, пчелиный гул, жужжание майских жуков и звуки, издаваемые бог еще знает какими живыми существами, проснувшимися после зимнего сна. В тот памятный день мое сердце не лежало к играм – я побежал посмотреть на реку. Очарованный красотой этой сцены, я испытал чувство восторга, которое едва не дошло до духовного преображения. Затем на меня неожиданно нахлынуло необъяснимое ощущение ужаса, и я умчался прочь. Этот момент стал решающим в выборе духовного пути, по которому я следовал в течение всей жизни.

Астрахань и пароход «Каспиец», на который мы взошли, расставшись с Волгой, запомнились мне очень смутно. Не помню я также, сколько времени мы плыли до Форта-Александровска [9] Ныне называется Порт-Шевченко в честь знаменитого украинского поэта, проведшего там много лет в ссылке. на северо-восточном берегу Каспийского моря, где корабль сделал недолгую стоянку. Однажды утром нам сказали: «Дети, сегодня мы приплываем». Мы торопливо оделись и выбежали на палубу. Все пассажиры нетерпеливо ожидали, когда же покажется далекий берег – место нашего назначения. Наконец, мы увидели полоску голой рыжей земли и силуэты далеких гор; на берегу показались домишки и огромные нефтяные резервуары. Судно бросило якорь, и мы высадились в Узун-Аде, жалком и единственном в то время порту на закаспийском побережье. Даже на море безжалостно палило солнце, теперь же мы словно оказались в топке, а вокруг не было ничего, радовавшего глаз или приносившего облегчение. Со всех сторон простирались лишь безводные пески, сливаясь с горизонтом. Одноколейная железнодорожная линия шла из Узун-Ады в Самарканд через пустыню и оазисы. (В то время эту дорогу прославляли как крупное достижение военного и гражданского инженерного искусства.)

После того как наши бесчисленные сундуки и корзины были переправлены с корабля на поезд, началась первая для нас, детей, поездка по железной дороге. Нас поджидало много новых впечатлений. Больше всего запомнилось, как поезд пересекал Амударью (древний Окс) по деревянному мосту. Течение в этой реке стремительное, и длинный мост колебался и дрожал, раскачиваемый бурными волнами. Поезд двигался со скоростью черепахи. Вдоль моста на случай пожара были расставлены бочонки с водой, взад и вперед расхаживал часовой, внимательно следя за искрами, вылетавшими из паровоза.

В Самарканде железная дорога обрывалась. После мирного очарования родных волжских берегов тихие улицы, обсаженные деревьями, и туземный город с его замечательными мозаиками XV в. и древними мечетями выглядели так же необычно, как и зловещие пески безжизненной закаспийской пустыни. Мы пробыли в Самарканде три дня, а затем отправились в Ташкент на конных повозках. Еще через три дня мы подъехали к красивому дому, стоявшему на углу двух широких улиц. В этом доме прошли мои школьные годы с 1890 по 1899 г, а кроме того, там я встретился с новым социальным окружением, очень не похожим на Европейскую Россию.

Ташкент стоял не на вершине холма, как Симбирск с его головокружительным видом на бескрайнюю Волгу, а на плоской равнине, где вдали едва виднелись призрачные снеговые шапки памирских вершин. Улицы представляли собой красочную мешанину европейского и азиатского. Подобно Самарканду, Ташкент разделялся на два разных, но тесно связанных между собой города. Новый город, основанный после занятия Ташкента русскими войсками в 1865 г, представлял собой один обширный сад. Город был заложен с размахом, и вдоль широких улиц росли тополя и акации. Даже самые большие дома прятались в пышной зелени деревьев и кустов. Старый город со стотысячным мусульманским населением насчитывал возрастом уже много столетий и выглядел как лабиринт узких улочек и проулков. Высокие, глухие глинобитные стены домов скрывали бурлящую внутри жизнь от любопытных глаз. Сердцем Ташкента служил большой крытый рынок – средоточие всей городской торговой и общественной жизни.