Нил Сэмворт - Глазами надзирателя. Внутри самой суровой тюрьмы мира

Как я уже сказал, мне нравилось работать с женщинами в тех учреждениях, хотя атмосфера этого места наряду со всеми другими вещами, которыми я занимался (я все еще работал и вышибалой, и массажистом), меня измотала. Настолько, что продал все, что смог, и отправился в Индию со своей квартирной хозяйкой Джули и ее бойфрендом в столь необходимый мне отпуск. Некоторое время я размышлял о тюремной службе – кое-кто из ребят в подразделениях говорил об этом, поэтому я обратился прямо в Форест-Бэнк, и мне предложили работу. В тот самый день, когда мы прилетели домой из Индии, я должен был сообщить им о своем решении. Было бы чертовски легко продолжать в том же духе, бесцельно плыть по течению, не пытаясь остепениться, но голос бабушки в моей голове все время твердил мне: «Никогда не жалей о том, что сделал, только о том, чего не сделал», так что я решил попробовать. Что мне было терять?

Какая-то часть меня хотела остаться в Индии, и я иногда жалею о том, что не поступил так. Но тогда я бы не встретил поджигателя Томаса Райли и сотни таких же придурков, как он.

Тюрьма Форест-Бэнк в Солфорде представляла собой современное здание, выходящее окнами на так называемую стерильную территорию – место, куда заключенные никогда не заходят. В нашем случае это был офисный блок, где переодевались, забирали ключи, сдавали телефон или что-то еще по прибытии. Затем, за закрытым транспортным пространством и огороженной дорожкой, тоже «стерильной», находилась собственно тюрьма.

Начиналась территория тюрьмы с «Главной улицы», около 150 метров в длину и 12 в ширину. В обе стороны от нее отходили различные здания: спортзал, место для обследования только что поступивших заключенных, кухни, часовня, медицинский центр, мастерские и так далее. В конце улицы находился четырехэтажный жилой блок, в котором располагались тюремные крылья – всего шесть, А, В, С, D, Е и F, по два этажа в каждом, так что там были блоки А1, А2, В1, В2 и так далее. Все камеры на первом этаже были двухместными, их имелось примерно восемнадцать. Камеры на втором этаже являлись одиночными.

Крылья были залиты естественным светом, потому что стена в конце каждого почти полностью состояла из закаленного стекла. В камерах стояла прикрученная мебель типа той, что можно найти в «Икеа»: открытые стеллажи, маленький столик для еды и все такое, очень компактное и хорошо спроектированное. Очень простое. У каждого крыла имелся свой двор для прогулок рядом с воротами, так что было меньше необходимости сопровождать заключенных.

В Форест-Бэнке, если кому-то из заключенных нужно было идти на работу, его просто выпускали из крыла, и он шел туда примерно тридцать метров сам по себе: тюремный надзиратель не требовался. Перемещаться по тюрьме было гораздо легче, чем в Стрэнджуэйс. Сейчас в Форест-Бэнке содержится больше заключенных, чем в Стрэнджуэйс – около 1600 человек, при этом территория там примерно в четыре раза меньше. Сравнения, впрочем, будут позже. Как бы ни была превосходна планировка Солфорда, начало работы там все же было настоящим шоком для меня.

Я приехал из Шеффилда и в то первое утро, помню, сидел в машине на парковке уже за час до начала рабочего дня, просто смотрел на стены и срался от страха. Смогу ли я быть достаточно жестким? Неужели мне придется драться с людьми каждый день? С чем именно мне придется столкнуться? Я обучался девять недель в специальном центре, но это дерьмо стало реальным только что. Распорядок дня снова выдержал бы сравнение со Стрэнджуэйс, только не в таком позитивном свете. Поскольку это место было компактным и хорошо спроектированным, там требовалось меньше персонала, и поэтому было не так уж много коллег-офицеров, чтобы затеряться среди них. И первое, что сделала тюрьма, – это вывела нас на Главную улицу, где примерно как раз 300 заключенных шли на работу. Они все глазели на нас и спрашивали: «Что, обосрался, босс?» – и все в этом роде. Один, проходя мимо новенького офицера, сказал: «Бу!» Паренек подпрыгнул, и они все заржали. В этой тюрьме каждый был сам по себе.

В течение первой недели я работал в крыле, где жили заключенные в возрасте 18–21 год – кошмарные ребята.

Они ведь уже не дети в таком возрасте, правда? Когда мне исполнился двадцать один, я занимался регби. Каждая смена, начинавшаяся в половине шестого утра, казалась бесконечной; слово «стресс» вообще не передает тот накал страстей. Над нами просто издевались. К восьми вечера заключенных нужно было запирать. Было уже полдевятого, и мне пришлось позвонить, чтобы позвать на помощь. Подошел управляющий с еще одним офицером, и – бац! – двери с лязгом захлопнулись. Возвращаясь каждый день домой в Шеффилд, я не понимал, что, черт возьми, происходит в моей жизни. Но я знал, что ни за что не сдамся; голос моей бабушки снова и снова звучал у меня в голове.

В то время в Форест-Бэнке было два крыла с молодыми преступниками, построенных, как и любое другое тюремное крыло, чтобы вместить восемьдесят шесть заключенных, хотя учреждение никогда не было забито до отказа. Блок А1 был для обычных молодых преступников, А2 – для хорошо себя ведущих молодых преступников. То есть это были парни, которые вели себя достаточно хорошо, чтобы заслужить такие привилегии, как дополнительные визиты родственников и все в таком духе. Блок B1 был предназначен для молодых преступников, находившихся под следствием, и B2 – для хорошо себя ведущих молодых преступников под следствием. На каждом этаже по три сотрудника, включая меня в крыле В. Там было много больших и жестоких парней, у которых действительно уже была пробита башка. Они дрались каждый день, не обязательно с нами – просто друг с другом. Все знали, что эти так называемые дети – одни из самых жестоких заключенных в тюрьме. Некоторые из них выглядят взрослыми или большими, но все они нуждаются в управлении твердой рукой. Тем, кто решается работать с молодыми правонарушителями, я аплодирую стоя.

Дрянные инциденты случались очень часто и не всегда в самом Форест-Бэнке. Меня и еще четырех офицеров попросили отвезти совсем молоденького парня по имени Марк в больницу в Ливерпуле. Мне говорили, что он жестокий и непредсказуемый преступник. Было в нем что-то определенно странное, отстраненное. Обычно в больницах заключенных помещают в боковую палату, подальше от остальных. Но не в этот раз. Мы вошли в огромное помещение, размером с церковь. Там было полно народу, и знаете что? Не все смотрели на него. Они уставились на нас.

Атмосфера накалялась. Вслух раздавались комментарии: «Тюремные ублюдки». Я хотел на этом закончить и отвезти Марка обратно в тюрьму.

Потом кто-то из зрителей предложил избить нас, и дежурный офицер, здоровяк, очень рисковый, вдруг сказал: «Ничего страшного, что вы смотрите на нас так, вы ведь не знаете, что сделал этот урод».