Татьяна Пирусская, Светлана Тирская - Срок давности

Подготовка текста Татьяна Пирусская, Светлана Тирская

Предисловие и составление Светлана Тирская

ISBN 978-5-0055-8869-2

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Можно только удивляться тому, что это архивно-следственное дело под грифом «Хранить вечно» оказалось в Госархиве Алтайского края. Ведь было заведено оно в 1942-м на фронте, в следственной части особого отдела НКВД 52-й армии, а пересмотрено Военной коллегией Верховного суда СССР в 1963-м – при чем же тут Алтай? Быть может, попало оно в спецхран ГААК по ошибке? Ведь хотя один из пяти героев этого дела и был уроженцем края, но переехал с семьей в Кемеровскую область еще до Великой Отечественной… Как бы то ни было, но в очередной раз я получила подтверждение тому, что не мы находим наших героев – они нас выбирают.

Петр Андреевич Соловьев родился на Смоленщине, в городе Сычевке. Окончил в 1938-м школу, поступил в Тульский механический институт на факультет боеприпасов и патронных гильз.

«Порой на меня находит такая тихая задумчивость и мои мысли кружатся вокруг одного чего либо как шмель около цветка и никак не хотят покидать его. Часто я задумываюсь над теми красотами природы, которая больше всего кладет отпечаток на мои чувства и помыслы. Короче говоря я больше лирик, чем воин» (стиль и орфография документов здесь и далее сохранены – прим. Авт.). Может показаться, что романтический юноша писал эти строки ясным днем. Вот только дата на странице дневника Петра Соловьева – 12 августа 1941 года…

На фронт наш герой ушел добровольцем в июле 1941-го, поначалу определили его в Московское военно-политическое училище им. Ленина. И потому поэтичных описаний природы в его дневнике очень много: лагерь, в котором проходили обучение курсанты, располагался в лесу. Буквально каждый день Петя фиксировал изменения в природе, как будто пытался сохранить эти воспоминания для будущих строк – поэзии иль прозы, кто знает? Похоже, наш герой был таки не чужд писательству: «Когда то я был настроен синтеминтально, – читаем в дневнике, – и иногда крик своей сентиминтальной души мог выразить на чистом листе бумаги, теперь же нет этих слов, умерло то прежнее, приятное чувство, оставив в душе тлеющий пепел». Другим подтверждением «писательской версии» служат поэтические строки в надсоновском духе в самом начале дневника: «В виденьях прошлого расплывчатых и смутных я жизнь прошедшую с волненьем узнаю…»

Вероятно, наш лирик был белой вороной в лагере. Как всякий тонко чувствующий человек, склонный к рефлексии. Меня нисколько не удивили откровенно депрессивные строки его дневника. Враг уже топтал землю родной Смоленщины, и Петя был готов отдать жизнь за победу. Но в лагере он столкнулся с муштрой, грубостью командиров и курсантов, «глупой пропагандой», отсутствием оружия, дурным питанием:

«Везде и всюду кричат о патриотизме, о нашей силе и непобедимости, а на самом деле это лишь похоже на действительность и все слова кажутся не исходящими от души а казенными – почти никто не говорит языком души…

Все, абсолютно все мне здесь неприятно, начиная от подъема и кончая отбоем и сном. Одна утеха и радость это лес с его богатством красок, с его шумом и тихой задумчивостью по ночам, с его стоном в бурю и его отзывчивостью, хотя и немой к страданиям, и крикам человека, он один может так отзыватся и утешить. Развеят грусть, тоску и утереть слезы и порой и выличеть человека. Ему одному можно поверить свои мысли и чувства, эх да что и говорить. Разве можно все пересказать, чем богат лес и природа. Природа очень богата красива монолитна и как портит человечество эту красоту своей грубой рукой».

И снова, в середине августа, Петя пишет:

«На занятиях сидеть и слушать выкрики, подчас дикие, звериные нет никакой охоты. Все люди сидят полусонные с угрюмыми лицами. На лице каждого выражена затаенная молчаливая злоба, в которой никто не может дать себе отчета. На кого он зол за что и почему? Никто не даст исчерпывающего ответа на этот вопрос. Вот так проходят дни нрзб один за другим и с каждым днем все больше и больше растет злоба к этой ненавистной войне и военщине вообще. За каждое пустяковое не выполнение правил наказывается и человек так унижается, что он по неволе нрзб казатся глупым, когда чут ли не каждый начинает повторят клеветнические слова и плевать, топтать в грязи за каждое неудачно сказанное слово. то лучше уж молчать!»

Да, картина, нарисованная нашим героем, весьма отличается от той, что изображалась в художественных и документальных фильмах. Там бодрые красноармейцы в залитых солнцем военных лагерях увлеченно занимались спортом, изучали вооружение армии, записывали под березками лекции бравых командиров. Наш же герой на лекциях писал в своем дневнике порой о птичках, о небе, о лучах заката…

***

Но вот учеба наконец окончена, 11 сентября 1941 поездом повезли ребят на Северо-Западный фронт. Через три дня Петя констатирует: «Направлен работать в качестве зам политрука в понтонный батальен… Нахожусь под Новгородом, в расположении штаба танковой дивизии спешившейся и занявшей оборону на берегу реки Волхов. Жду проводника в часть». Петя по-прежнему честен в дневнике: уже в первые дни на фронте видит он и твердость духа солдат, и «уйму беспорядков» в армии.

«Вот и окопы, самые настоящие окопы» – так начинается дневниковая запись от 16 сентября 1941-го. На двух страницах юный лейтенант записывает свои первые впечатления. Каким наивным, наверное, он казался бывалым бойцам. Тем, кто «здорово бил немца», прошел через жестокие бои… А Петя увидел, что «нет армейской дисциплины, нет армейской подтянутости, и с первого взгляда можно сказать, что это не регулярные войска Красной армии, а партизанский отряд. Нет знания основных положений караульной службы, а также и уставных положений».

Петя Соловьев привык к свисту снарядов, окопам, холоду. Но не хотел привыкать к сидению в обороне, скуке и безделью: «Даже нельзя сказать что это война или х… одна» – именно в таком виде он приводит крепкое солдатское выражение. И единственный раз на страницах дневника наш лирик пишет матерное слово полностью вот в каком случае: «В этом батальоне осталось всего около 200 человек, и начальства до х.. и никто ни черта не делает. Отсиживаются в берлоге, из которой даже не хотят вылезти. Вообще беспорядков до черта. Высшее командование совершенно потеряло авторитет среди бойцов за свои прошлые безобразные дела и теперешние». Какие? Обратимся снова к дневнику: «Часть… бежала от противника от самой границы, бросая материальную часть и снаряжение неся урон и теряя людей. По рассказам участников и очевидцев этого виной всему было начальство, которое бежало всегда впереди».