Алексей Андреев - Худловары

Но Воннегут всех надрал: он выступил по телефону, сидя у себя дома на другом конце Америки. Из колонок прозвучала небольшая, минут на десять, речь о том, что Евгений Евтушенко – очень крутой чувак, Кремлёвскую стену ломал, сам Хрущёв его пидорасом называл. Ну и вообще, он мой (Воннегута) старый друг, так что вы не зря сюда припёрлись, дети.

Вышел Евтушенко. Я сразу его узнал, хотя никогда не видел раньше. Но я часто видел эти грустные, просветлённо-водянистые глаза на заводе отца. Глаза алкашей-токарей, которые регулярно умудрялись засунуть в станок собственную руку вместо болта. А отец потом ихние станки ремонтировал. Только, в отличие от токарей, Евтушенко широко, как-то очень клинически улыбался. У токарей такая улыбка тоже бывает, но лишь пять минут в месяц: первый стакан после получки.

На самом деле, это такая американская болезнь. Я и сам не сразу излечился, хотя друзья очень помогали, одёргивая меня словами «как ты заебал со своей американской улыбкой». Евтушенко пробыл в Штатах дольше, его улыбочная болезнь достигла очень тяжёлой стадии.

Читать он начал по-русски. Никто ни черта не понимал. Это понимал и Евтушенко – поэтому начал кривляться. Он пытался изображать то, что читает. То Стеньку Разина, то телегу, на которой Стеньку везут. Телега получилась неплохо. Остальное напоминало стриптиз с шестом, только без раздевания и без шеста.

Потом он стал читать по-английски. Ох… Лучше бы и дальше изображал телегу. Такого жуткого английского я не слышал даже у детей от смешанных браков индийцев и китаянок. Это было чистое «как пишется, так и слышится».

Мне стало кисло. Стоило переться в такую даль?

Но американцев очень вставила русская клоунада. После чтения к столу поэта выстроилась очередь за автографами. На всякий случай я встал в конец очереди. Может, хоть по-русски поболтаю. В нашем вирджинском раю русских можно было пересчитать по пальцам. Сначала это очень помогало учить английский, но теперь у меня шёл период отрыжки.

Вслед за мной встали две пожилые тётки. Очередь была длинной, и мы разговорились. Я узнал, что они – организаторы вечера. А они узнали, что я – единственный русский в аудитории, кроме великого поэта. Тоже пишете стихи? Ну дык епть! Есть книжка? А хули!

К Евтушенко мы подошли вместе. Тётки замерли в ожидании ещё одного шоу: встреча двух русских поэтов. Евтушенко подписал толстую антологию толстой девице, стоявшей впереди. Он потряс усталой рукой и поднял свои прозрачные глаза токаря на меня. У меня в руках была своя книжка, которую я показывал тёткам-филологам.

– Здрасте, – сказал я на родном.

По лицу поэта пробежала рябь. Улыбка ещё висела на губах, но как-то коряво. Трусы и лифчик, забытые на верёвке под дождём.

– У меня для вас шутка есть, – сказал я. – Правда, не знаю, как у вас настроение для шуток…

Евтушенко напрягся. Улыбка-бикини сползла вовсе. Появилось настоящее, озабоченное лицо токаря, над ухом которого только что просвистел плохо закреплённый болт.

– Ну, что за шутка?

– Да я вот вижу, у вас рука устала книжки подписывать. Давайте, может, наоборот сделаем: я вам автограф дам?

Пронзительный взгляд токаря: он всё равно не понимает, почему у этого болта оказалась левая резьба. Вроде не больше одного стакана сегодня…

– Ну давай.

Я размашисто подписался на первой странице и отдал великому поэту свой сборник с голой бабой и искусственным интеллектом на обложке. Американские тётки-филологи тут же подхватили Евтушенко под руки, и он с видимым облегчением вернул на лицо свою счастливую маску настоящего сварщика. И во время фуршета больше со мной не разговаривал. Но каждый раз, когда его взгляд натыкался на меня, я видел, как замораживается его улыбка.

Ко всему прочему, я ещё опоздал на последний автобус. Пришлось лечь спать прямо на автовокзале. Около часа ночи меня разбудил толстый седой негр-уборщик, похожий на негатив Хрущёва. В зале «Грейхаунда» уже никого не было.

– Чё, совсем денег нет? – спросил он.

– Да нет, есть немного…

– Иностранец, что ли? Понятно. А у нас на вокзалах только пидарасы спят. Пошли, покажу нормальную дешёвую гостиницу.

Я вспомнил настоящего Хрущёва. И согласился.

Высокая стопка книг в центре комнаты. Я лежу рядом на полу, читаю названия. The Cambridge Encyclopedia of Language, Cellular Automata and Complexity, Contemporary Russian Poetry, «Классическая японская проза XI—XIV веков», Бунин, Веллер, Бах, Nabokov, Мариенгоф, Freud, Ницше, Маяковский, Less Than One Бродского, «Комедианты» Грина, GRE Preparation Guide, Стругацкие и ещё несколько словарей.

Со стороны может показаться, что я выбираю, чего бы почитать. На самом деле, я делаю открытку-валентинку. Только что нарисовал картинку и теперь приклеиваю её на кусок картона. Книги выполняют роль пресса. Наверное, уже готово. Рушу стопку набок…

Чёрт! – между рисунком и картонкой остался пузырёк воздуха! Нажимаю на него пальцем, но он лишь сдвигается чуть-чуть. Ну да ладно, всё равно уже пора отправлять.

Я хочу тебя, чучело,

чтоб дразнила, смеясь,

и даже чуточку мучила

ноготками и мокрой тиной волос;

а потом

с полудетским и полудиким лицом

то ли выла, то ли мяучила

так, чтоб трём этажам не спалось;

а потом

чтобы рядом свернулась клубком,

успокаиваясь и тихо всхлипывая.

Вот так я хочу тебя, глупая.

После встречи с Евтушенко моя вера в поэтические авторитеты была подорвана. Но оставалась ещё одна сфера, где поэзия должна работать. Женщины! Если твои стихи действуют на женщин, на черта тебе престарелые авторитеты?

Только с женщинами в Америке это работало как-то неправильно. Про настоящих американок даже не говорю – с ними нашему брату вообще тяжело сойтись. Совсем другие сексуальные коды.

Скажем, у них там нужно её в «Макдоналдс» пригласить, или в бильярд, или ещё чего-то такое, чего ты не знаешь. И вместо этого предлагаешь проводить её до дому. А она смотрит на тебя как на маньяка-убийцу и говорит: «Да зачем тебе, я же совсем в другой части города живу! И вообще я на машине, а ты нет. Давай лучше я тебя до дому подброшу!» Ступор.

И так во всём. Хрен поймёшь, чего они хотят. В конце концов, конечно, начинаешь шарить – но всё равно с нашими как-то проще. Особенно когда тебя уже тошнит от английского.

На конвент русской ньюсгруппы в Поконосе я захватил несколько копий «Песенки шута» и раздарил книжки бывшим соотечественникам. Но на каждую женщину там уже было по нескольку озабоченных мужиков, и я вернулся домой без приключений.

Однако хитрый Делицын, проезжая после конвента по нью-йоркщине, подарил одну из книжек замечательной девушке Марине.

Сначала наш роман был очень аккуратным, то бишь электронно-почтовым и телефонным. Через месяц я не выдержал и рванул к Марине через четыре штата. После этой встречи крышу мою повело самым страшным образом.