Адриан Топоров - Фарт. Журнальные и иные публикации разных лет

И вот встреча с этим замечательным человеком состоялась.

– Знакомься, Герман, – радостно улыбаясь, сказал отец, приехавший ко мне в Москву, и по его тону я почувствовал, что эта минута для него – настоящий праздник. – Наш коммунарский учитель Адриан Митрофанович Топоров.

О многом мы говорили в эту встречу, и позже, во время одной из моих поездок, – в городе Николаеве, где живет сейчас старый учитель. На фотографии, подаренной ему, я написал :

«Адриану Митрофановичу Топорову – моему духовному деду».

Для меня Топоров и сегодня остается олицетворением лучших черт, которые мы вкладываем в высокое понятие Учитель. О его записках, которые теперь перед вами, я не буду подробно говорить. Вы ведь их сами прочтете. Отмечу только, что они необыкновенно точны, достоверны, правдивы, и это составляет, на мой взгляд, их особую ценность.

Читая записки учителя А. М. Топорова, лучше осознаешь величие того пути, который пройден нашим народом за шестьдесят с лишним советских лет. Познаешь истинные масштабы перемен, потому что в этих честных, талантливых записках дана начальная точка отсчета.

1

Пришел день, и мне выдали свидетельство на звание «учителя школы грамоты». В один из августовских вечеров 1908 года – страшно вымолвить: семьдесят лет тому назад! – я уже трясся на попутной телеге из Старого Оскола в село Лапыгино, к месту моей первой работы. Отсюда и взял начало мой наставнический путь.

Священник Иван Альбицкий, ведавший приходской школой, принял меня хмуро. Был он обрюзгший, волосатый, с лошадиными челюстями и хриплым, бубнящим голосом. При разговоре скрежетал зубами, точно никак не мог разжевать кусок недоваренного мяса. Предложил, однако, жить у него, пока не подыщу квартиру. И я согласился, не зная, чем это мне грозит.

Первый учебный день прошел быстро. Я познакомился с детьми, спросил, что они знают, хор даже успел собрать, проверил голоса. Поздним вечером вернулся со спевки, а ворота на замке. Стучу – не открывают. Влезаю на забор, чтобы спрыгнуть во двор. И тут выходит на крыльцо пьяный поп:

– Полкан! Тягай! Урза! Бери его, сволочь такую!

Собаки с яростным лаем прыгают на забор, пытаясь меня достать. Кричу:

– Это я, учитель!

– Ату его! Взять!

Пришлось ночевать в школе. Сторож Семен объяснил мне причину травли:

– У бати попадья-то умерла. Он, вишь, и живет с молодой свояченицей. А ты тоже молодой. Ну, ему и помстилось, как бы она с тобою не спуталась. Теперя, знай, почнет тебя глодать.

Предсказание сбылось, хотя я сразу же перебрался в одну из крестьянских изб. Через ночь отец Иван требовал меня в школу и, пьяный в дым, кричал:

– Учитель, значит? А подай сюда грифельные доски!

Подаю.

– Клади обратно в шкап!

Кладу.

– А подай сюда грифели! Считай! Сколько их?

– Восемьдесят три.

– Клади обратно!

Терпел, сколько мог, но как-то в декабре прихожу на занятия и вижу, что мои ученики почему-то толпятся в сенях. Класс был один на три отделения. Иду туда, а там к стене прилажена длинная жердь с толстой жильной струной. Кустарная волнотёпка. И весь пол завален хлопьями уже пробитой шерсти.

– Что такое? Кто разрешил?

– Тпрундило, – объясняет всё знающий сторож. – Отец Иван приказал волнотёпу Акимке в школе быть. Он сейчас завтракает у бати на кухне.

Любопытные детские глаза смотрели на меня. Как ни мал был опыт, а я понял, что если и тут смирюсь, то окончательно рухнет мой учительский авторитет. Сорвал со стены «тпрундило», вышвырнул на снег, шерсть ногами вытолкал из класса. И начал урок.

Вскоре примчался разъяренный священник. Всклокоченный, пьяный, орал на меня страшно, я тоже не остался в долгу, и он пригрозил:

– Завтра же сам вылетишь вон!

И точно: я «вылетел» из Лапыгина. В городе у попа оказалась сильная рука – шурин, влиятельный протопоп. И пришло мне предписание от Старооскольского отделения Курского епархиального училищного совета:

«Учителю школы грамоты Топорову А. М.

С 1 января 1909 года Вы увольняетесь с занимаемой должности, ибо не обладаете характером, достойным звания учителя церковноприходской школы».

Первое возмездие, полученное за строптивый нрав… Все же перевели меня в другое село, в Покровское. Священником здесь тоже служил отец Иван, но этот был невредный, робкий. А попечителем школы и ктитором состоял богатый помещик, ротмистр Арцыбашев. Во время богослужений стоял в алтаре, в нише, специально сделанной для него. Был всегда в полном военном обмундировании, становясь на колени, звякал шпорами.

Хор он любил и, видимо, мои труды заметил. В первый день пасхи в школу прискакал его гонец и вручил мне конверт, в который был вложен 25-рублевый кредитный билет. Жил я, надо сказать, нищенски, жалованья получал всего десять рублей в месяц. Гонорар за искусство взял, поделился с певчими, и им это понравилось. А к следующему празднику он денег не прислал, мои хористы взбунтовались, не стали петь. Ротмистр пришел в возмущение:

– Почему молчал хор?

– Не желает петь бесплатно.

– Виноваты вы!

– Певцы не в моей воле.

Он вынул из кошелька две золотые монеты:

– Видите?

– Вижу.

– Вы их лишаетесь. Идите!

А к Покрову передал мзду самим певчим. Меня и в селе не было. Вышло распоряжение учителям школ грамоты, чтобы держали экзамен на звание учителей начальных школ. И я отбыл в Старый Оскол. По обычаю, в праздник по всем деревням шла большая гульба, и мои хористы пропили помещичьи деньги. Попойку устроили в школе, а назавтра, как на грех, прибыл ревизор. Да какой! Действительный статский советник из самого священного синода. Вот как об этом позже рассказывал мне сторож Федор:

– Утресь к крыльцу подкатила бричка, а из нее – генерал, весь в заслугах. «Почему школа на замке?» – «Учитель, говорю, на экзамене в городе. – «Открой!» Я открыл. А в классе вся срамность от гулянки певчих. «Кто заведует?» – «Батюшка, говорю, отец Иван». – «Позвать!» И как я его привел, генерал в крик: «Кто повинен?» Батюшка весь затрусился: я, мол, ни при чем. «А кто?» Учитель, мол. «Как фамилия?» – «Топоров». Генерал велел записать – и айда из села. Только пыль за бричкой…

Объяснений моих никто не спросил, помещик, конечно, не вступился, поп дрожал – меня не только выгнали из села, но лишили права учительствовать сроком на год «за недопустимое отношение к обязанностям и безнравственное поведение». Второй крах за первый год службы. Не зря, однако, говорено было, что единственное спасение от дурных российских законов заключено в чрезвычайно дурном их исполнении. Я перебрался в соседний Тимской уезд и нашел место учителя в селе Старый Лещин. За что меня отрешили от должности, тамошний священник Солодовников даже не спросил.