Виктор Улин - Москва – Санкт-Петербург

Если бы он вернулся, то я родился бы ленинградцем и жизнь свою прожил бы совершенно иначе.

Вращался бы среди людей, а не среди воинствующего бескультурья, из которого так и не сумел вырваться.

* * *

Не помогло мне и то, что отец мой, врач-хирург-амбидекстр Виктор Никитович Барыкин (погибший трагически на четвертый день после моего рождения) был не просто из старой интеллигентски-барской семьи, а по своей матери Зое Ивановне Воронцовой происходил из ветви того самого дворянского рода.

И даже то, что и отца моего и дядю Михаила Никитовича, уважал один из последних русских интеллигентов этих мест – ушедший от нас Юрий Андрианов…

Высокий, тонкий, серебряновеково бородатый поэт, по возрасту находившийся ровно посередине между мною и поколением родителей.

* * *

И по сути дела всю свою жизнь я пытался выкарабкаться даже не из болота (из болота-то все-таки можно вылезти, если ухватиться за что-нибудь, растущее неподалеку), а из ямы в песке.

То есть оттуда, откуда спасения не может быть в принципе.

2

Писать я начал тому назад более полувека: 21 сентября 1967 года.

* * *

Эту дату отмечаю с биографической точностью.

Ведь до сих пор сохранилась одна из первых записей в дневнике, который я вел спорадически на протяжении четверти века.

В тот день я бодро сочинил собственное продолжение детской сказки -« Приключений мышонка Пика », не помню уже какого автора.

Правда, записать я этого сочинения не смог.

Не по причине неграмотности в 8 мальчишеских лет; читать я научился в 4 года, писать – в 4,5, а в 5 уже и читал, и писал и говорил по-английски.

Просто в ту осень, в первые недели моего второго класса, один одноклассник сделал мне подножку в школьном коридоре.

(Мерзавец – которого никто из дирекции не подумал как следует наказать за членовредительство! – давно умер. Но разбитое колено до сих пор напоминает мне о нем перед каждой сменой погоды.)

Почти всю первую четверть я провел в гипсе.

Мог или лежать или шкандыбать с одной негнущейся ногой, но сидеть было очень неудобно.

И потому мама – заботясь о моем зрении и не позволяя лежа ни читать, ни тем более писать! – сама сделала эту запись под мою диктовку.

* * *

Так получилось, что свои литературные опыты я начал именно с прозы.

И хотя в 1976 году, в 10-м классе…

(Глупо влюбившись в невыносимо красивую девочку из 9-го класса, имевшую лицо девы Марии и красное платье в мелкую черную клетку – стянутое в талии и имеющее длину ровно такую, чтобы наивыгоднейшим образом продемонстрировать неземную красоту ее икр…)

Хотя 10-м классе, уже готовясь к экзаменам на аттестат зрелости, начал писать стихи, все-таки навсегда позиционировал себя именно прозаиком.

Но имманентная склонность к стихотворчеству отразилась в стилевых предпочтениях, которые когда-то очень точно выразил замечательный художник и умный человек Иосиф Гальперин:

«В прозе работает каждое слово, в стихах – каждый звук.»

* * *

В 1976-1984 годы я – подобно любому юноше из культурной семьи! – писал то сомнительные философские трактаты, то мемуары глубиной в пару лет.

А в 1984 сотворил свое первое серьезно спланированное произведение – роман « И буду жить я, страстью сгорая ».

Позже из него получилась « Высота круга » – о том написано в мемуаре « Москва – Санкт-Петербург ».

Развился как поэт и ощутил себя прозаиком я не в Уфе, а в Ленинграде, где провел 8 лучших лет своей жизни.

С 1976 по 1984 – сначала студентом, потом аспирантом математико-механического факультета Ленинградского университета.

Увы, чертова судьба вынудила меня вернуться к черту в эту чертову Уфу.

3

Задыхаясь от духовной и душевной пустоты в своем «родном» городе, осенью 1985 года я пришел в « Школу репортера » при популярнейшей городской газете « Вечерняя Уфа », выходившей чудовищными для тех дней тиражами по 100 000 экземпляров.

* * *

Заведующая отделом писем Лилия Оскаровна Перцева, в течении нескольких лет подряд набиравшая эту самую школу – курсы внештатных корреспондентов, на которых в значительной мере базировалась газета – приняла меня очень благосклонно.

Моя « конкурсная работа » – статья о проблемах свободного времени, написанная от тоски по бальным танцам, которые пришлось оставить – как и все прочие детали своей культурной жизни! – по возвращении из Ленинграда, была напечатана как образец.

* * *

Правда, в заголовке редактор, ничтоже сумняшеся, исправил на свой лад точную, ритмично-аллитеративную цитату из Пушкина « Паркет трещал под каблуком ».

Очень скоро я понял, что журналисты – при всей кажущейся продвинутости – очень ограничены и в общем малообразованны.

Однако это не мешало мне любить свое побочное занятие и своих хоть и внештатных, но все-таки коллег.

* * *

Например, в моей памяти навсегда остался заведующий отделом спорта Юрий Федорович Дерфель.

Бывший спортсмен, великолепный журналист, глубоко культурный (без всяких шуток!) человек, виртуозный матерщинник и страстный любитель жизни

Однажды он попал в больницу.

В те советские еще времена продолжалась привычка навещать больного сослуживца.

Тем более, что в тот момент завотделом расстался с одной из супруг и был лишен женской заботы.

Одна из молодых сотрудниц – корреспондент отдела писем, неимоверно фигуристая девушка Ирина К. – взялась организовать визит, позвонила в стационар, сумела вызвать Дерфеля к сестринскому телефону и спросила:

– Юрий Федорович, мы в вам собрались; чего вам вкусненького принести?

– Да ничего не надо приносить, – ответил матерый журналист. – От твоей попки откушу кусочек, мне будет достаточно!

И был 1 000 раз прав: то место Ирины К. казалось аппетитнее, чем даже торт « Прага » в исполнении ресторана « Метрополь ».

А однажды я встретил его на улице с известным уфимским журналистом Лазарем Дановичем, который собирался куда-то отъезжать, – то ли в Москву, то ли вообще в Израиль.

– Какие новости, Юрий Федорыч? – привычно поинтересовался я.

– Да вот он уезжает наконец!

Дерфель кивнул в сторону своего коллеги, не только еврейской национальностью, не только тем же самым именем и сходной фамилией, не только харизматической усатостью, но и еще чем-то неуловимым вызывавшего ассоциацию с легендарным Лазарем Моисеевичем, наркомом путей сообщения СССР, имя которого до конца 50-х годов носил Московский метрополитен.

– Будет там Кагановича играть без грима!

* * *

Работа при редакции – где я почти сразу получил красную книжечку с золотым названием газеты! – дала мне очень много.