Елена Будагашвили - Я – человек. Роман об эмиграции

Нина возненавидела свой класс и уроки математики, которые, слава богу, были только два раза в неделю, правда, по два часа. Один раз она решила просто сбежать с урока. Но ее поймала в коридоре Горшкова:

– Гольдберг, ты куда? Ну-ка немедленно иди на урок, иначе тебе будет плохо.

– Я не хочу на урок, Галина Ивановна, я боюсь. Знаете, что у нас творится на уроке математики? – Нина умоляюще посмотрела на Галину Ивановну.

– Не знаю и знать не хочу. Урок есть урок. Если ты будешь сбегать с уроков, то мне придется написать письмо на работу твоим родителям. Ты же не желаешь своим родителям такого позора? Не так ли? – примиряюще улыбнулась Горшкова. Нина согласно кивнула головой и поплелась на урок.

В один из субботних вечеров в доме Нины собрался семейный совет. Надо было что-то делать, что-то решать. Было совершенно очевидно, что оставлять происходящее так, как есть, невозможно. Олег громко сокрушался, что он совершеннолетний, а то бы он давно набил морды обидчикам своей сестры. Нина посмотрела на брата и впервые горько пожалела, что он на столько лет ее старше. Борис, испытующе глядя на Лялю, произнес: «Вот тебе, Лялечка, и Родина, наше социалистическое отечество. Мы здесь все одинаково равны и у всех есть одинаковые права». Ляля, никого не слыша, была в своих мыслях. Надо что-то предпринимать. Но что? Она обязательно пойдет к Горшковой и заставит ее вмешаться и прекратить эти безобразия. А иначе она, Ляля, будет жаловаться в Городской отдел народного образования ГорОНО [2] ГорОНО – Городской Отдел Народного Образования или горисполком. Она это так не оставит. Ляля поставила близких в известность о своем решении и на следующий день пошла в школу.

Горшкова была с Лялей любезна, но не забыла пожаловаться на поведение Нины, которая, такая-сякая, хотела сбежать с урока математики. На все доводы и угрозы Ляли Горшкова ответила, что никто не будет вмешиваться в эти дела и что самое оптимальное было бы – перевести Нину в другую школу.

Нина с радостью восприняла эту новость. Конечно, большой вопрос, что ее ждет в новой школе. Но дальше так жить она не может. На следующий день после уроков Нина пришла в кабинет Елены Львовны и поведала ей, что перейдет учиться в другую школу. Елена Львовна печально взглянула на свою ученицу и еще более печально произнесла: «Ты хочешь, чтобы я с ними осталась совсем одна?» Нине стало очень стыдно за свое решение и за свою радость скорого освобождения. Как она, Нина, могла согласиться с мамой? Как она может оставить Елену в классе совсем одну? Она пришла домой и заявила, что никакого перехода в новую школу не будет.

Через пару недель весь класс замер от удивления, когда на урок математики пришла совсем другая учительница, высокая, с широкими плечами и большой грудью, с пучком на голове и толстой деревянной указкой, чем-то даже похожая на Зинаиду Александровну. Как оказалось, Елена Львовна срочно уволилась из школы и ушла работать учителем математики в техникум, который сама когда-то закончила.

Для Нины наступило время счастья, когда всё пошло своим чередом. Ни о каких антигольдбергских выступлениях не могло быть и речи: новая училка была очень строгой и не терпела малейшего шепота. Но если уроки математики превратились теперь для Нины в часы покоя, то перемены – в минуты кошмаров. Если Гольдберг оставалась на перемене стоять у стенки, то ее никто не трогал. Стоило ей двинутся с места и пойти по школьному коридору, мальчики во главе с Клавой и ее «правой рукой» Сергеем Кутиковым сразу же окружали ее, начинали толкать в спину, дергать за волосы и кричать: «Убирайся в Израиль!» В результате Нина старалась перемену простоять на месте и лишь со звонком шла на занятия в другой кабинет. Из-за этого она всё время опаздывала, приходила на минуту-две позже учителя и постоянно получала нагоняи от преподавателей и замечания в дневник. Говорить же с родителями о своем положении она уже не решалась, зная, как отреагирует мама: «И почему ты, дрянная девчонка, не согласилась перейти в другую школу?»

Стоял морозный декабрьский день. Выпавший несколько дней назад снег успел потемнеть и немного подтаять из-за небольшой вчерашней оттепели, но грянул мороз и безжалостно заморозил свежие серые лужи. Еще пару недель и начнутся каникулы, елки засверкают новогодними огнями и родные, собравшись у экрана телевизора посмотреть «Голубой огонек», станут дарить другу-другу подарки. Но это будет через две недели.

Была большая перемена, как раз после контрольной по географии. Нина стояла среди одноклассниц, оживленно обсуждая ответы на вопросы контрольной, когда откуда ни возьмись появившиеся и одетые в куртки и пальто Клава, Сергей и еще несколько человек, схватили ее и потащили на улицу. Следом, наспех застегивая пуговицы шубки, выскочила Лена Кулькова. Ребята поставили Нину у школьной стены, совершенно скрытой от чужих глаз, и Клава, плеснув в лицо одноклассницы холодной водой, громко произнесла: «Ты, вонючая, пархатая жидовка, скажи слово “кукуруза”!»

Нина, дрожа от холода, вспомнила сны, которые часто видела в детстве – полчища фашистов идут, чтобы схватить ее. Нет, они не идут, они уже пришли. Это – Клавка, Кутиков и все их прислужники. И Нина тотчас вспомнила, как фашисты пытали Зою Космодемьянскую, как геройски погибли члены «Молодой гвардии» – герои книги, которую она прочитала, как дядя Зелик полз с прикованным к ноге автоматом к лесу, и как дядя Зяма погиб при взятии Рейхстага, и с ненавистью глядя на эту лешинскую клику, она громко ответила: «Не скажу!» Лена Кулькова, наблюдавшая за происходящим, и видя, как у Нины посинело от холода лицо, воскликнула, скрестив в мольбе руки: «Ниночка, ну что тебе стоит? Скажи “кукуруза”, пусть слышат, что ты “р” выговариваешь. Ты же замерзнешь!» Нина, отрешенно смотря на подругу, еще раз повторила: «Не скажу!»

Прозвенел звонок, и вся группа злодеев побежала на урок, бросив стоящую у стены Нину.

Нина пришла домой больная. Врач поставил диагноз «пневмония» и назначил уколы. «Как жалко, – думала Нина, – что пневмонию можно вылечить так быстро. Я бы хотела оставаться дома всю жизнь!»

Быстро пролетели две недели болезни и за ними две недели каникул, и надо было снова идти в школу. Идти, как на казнь. Нина пришла в класс и, как затравленный зверек, оглядела сидящих за партами ребят. Она была удивлена, не увидев среди них Клавы и еще несколько человек, и была очень рада, когда узнала, что школа у Клавиного дома построена, и дети, живущие поблизости от нее, переведены в эту новую школу.

Весь класс как будто бы проснулся ото сна: все стали снова общаться с Ниной, как раньше, до начала четвертого класса, рассказывали, какая, оказывается, подлая была эта Лешина. Но Нина не слушала их. Она знала, какая была Лешина, и она знала, какими были они. А может и есть? На сердце образовалась рана, которая еще много-много раз будила Нину по ночам, щемила и болела. Только Кутиков остался верен своим привычкам и каждый раз, проходя мимо Нины, шептал ей в ухо: «Убирайся в Израиль!» Но Нина не реагировала на его слова. Что слова? Она видала кое-что и похуже!