Павел Николаев - Рождённый в блуде. Жизнь и деяния первого российского царя Ивана Васильевича Грозного

Указал Немчин и на несчастья, которые должны были предшествовать распаду великой державы: трёхкратное столкновение русского народа с «чёрными бедами». И мы пережили их. Это взрыв в 1986 году на Чернобыльской АЭС («Чернобыль» – «Чёрная быль»), конфликт в 1988 году в Нагорном Карабахе («Карабах» – «Чёрные холмы»), эпидемия загадочных детских болезней в Черновцах (1989).

Свои пророчества Немчин записывал в «книгу». В ней неоднократно упоминается о горцах, которые принесут России страшные разрушения, а также о «большой войне креста с полумесяцами». Последнее нам, по-видимому, ещё предстоит.

Предсказания Немчина, к нашему несчастью, оказались настолько точными, что рукопись его до сего дня находится под запретом – доступ к ней закрыт духовными властями, допускаются к ней немногие (например, Павел Глоба). Поэтому в печать просачиваются сведения только об уже сбывшихся предсказаниях Василия Немчина. О том, что напророчествовал Немчин XXI веку, молчок.

Отсюда можно заключить, что властям (духовным и светским) есть что скрывать. И это укрывательство «книги» великого пророка началось не сегодня, а с царя Ивана IV, запретившего распространение рукописи Василия Немчина. С тех пор минуло более четырёх с половиной столетий, а запрет действует.

Вот это царь! Вот это Грозный!

Что же, перейдём непосредственно к нему, к его деяниям и его жизни.

После смерти Елены Глинской власть в стране захватили бояре, среди них главенствовали Шуйские. Первое, что они сделали, – арестовали любовника погибшей государыни И. Ф. Телепнёва-Оболенского и уморили его голодом. После этого Василий Васильевич Шуйский принял титул наместника Московского. К двум представителям в Думе рода Шуйских было добавлено ещё столько же, и расправа над сторонниками восьмилетнего великого князя была продолжена.

Осенью 1538 года взяли под стражу князя И. Ф. Бельского, а свиту его разослали «по сёлам». Выслали из Москвы боярина М. В. Тучкова, а дьяка Фёдора Мишурина обезглавили. Позднее царь с содроганием вспоминал об этом периоде своей жизни: «Князья Василий и Иван Шуйские самовольно навязались мне в опекуны и так воцарились. Нас же с единокровным братом моим, свято почившим в боге Георгием, начали воспитывать как чужеземцев или последних бедняков. Тогда натерпелись мы лишений и в одежде, и в пище. Сколько раз мне и поесть не давали вовремя. Ни в чём нам воли не было, но всё делали не по своей воле и не так, как обычно поступают дети.

Припомню одно: бывало, мы играли в детские игры, а князь Иван Васильевич Шуйский сидит на лавке, опершись локтем о постель нашего отца и положив ногу на стул, а на нас не взглянет – ни как родитель, ни как опекун и уж совсем ни как раб на господ».

Ни политика, ни хозяйственная деятельность И. В. Шуйского не интересовали, «прославился» он… воровством, которое проходило на глазах десятилетнего подростка: «Что сказать о доставшейся мне родительской казне? Всё расхитили коварным образом: говорили, будто детям боярским на жалованье, а взяли себе, а их жаловали не за дело, назначили не по достоинству. Бесчисленную казну деда нашего и отца нашего забрали себе и на деньги те наковали для себя золотые и серебряные сосуды и начертали на них имена своих родителей, будто это их наследственное достояние. А известно всем людям, что при матери нашей у князя Ивана Шуйского шуба была мухояровая зелёная на куницах, да к тому же потёртая. Это и было их наследство».

Бояре

Конечно, сирот не баловали, но едва ли держали в чёрном теле и морили голодом – чего-чего, а снеди в кремлёвских закромах всегда было с избытком. Царь с присущей ему лживостью явно преувеличивал тяготы детства. Ивана, как натуру крайне самолюбивую и эгоистичную, больше угнетало другое – сдерживание его рано проявившегося своеволия и амбициозное представление о своей значимости, о чём он и проговаривается в своих сетованиях: «Кто же может перенести такую гордыню? Как исчислить подобные бессчётные страдания, перенесённые мною в детстве?» А главное – от кого? От его же рабов! (Мать успела внушить ребёнку эту «непреложную» истину.)

…Дорвавшись до власти, бояре разворовали казну великих князей, захватили имущество и земли (с крестьянами) арестованных и казнённых, покушались на владения бывших правителей. Жадность и беспринципность новых хозяев страны вызвали внутренние свары, пагубно отражавшиеся на общем состоянии государства. В Москве стало неуютно даже иностранцам, находившимся на привилегированном положении. От «великого насилия бояр» бежал из страны итальянский архитектор Петрок Малый. А Никоновская летопись так подвела итоги четырёхлетнего правления Шуйских: «И многу мятежу и нестроению в те времена быша в христианьской земле, грех ради наших…»

Великого князя-отрока поддерживала церковь. В 1539 году Шуйские добрались и до неё, отстранив от митрополичьей кафедры святителя Даниила – блистательного книжника, неутомимого борца с ересями, человека, способствовавшего появлению на свет Никоновской летописи, фундаментального памятника русской истории.

Следующим митрополитом стал Иоасаф, человек кроткий и добрый, но с «изюминкой». Уже на следующий год после избрания он устроил бескровный переворот. Митрополит и бояре, верные молодому государю, явились к нему с ходатайством о прощении Ивана Бельского. Получив согласие, они двинулись в тюрьму. С освобождённым узником заговорщики явились в Думу и усадили Бельского на высшее место.

В Думе в это время главенствовал Иван Шуйский. Ошеломлённый дерзостью противников, он отказался участвовать в дальнейшем заседании. Получилось, что он добровольно уступил власть. Тут же было сформировано новое правительство во главе с И. Ф. Бельским.

Весной 1541 года перед этим правительством встала задача очередного отражения набега крымского хана Сахиб-Гирея, поднявшего в поход всех боеспособных мужчин. В нашествии участвовали турки с пушками и пищалями.

Сахиб-Гирей ставил своей задачей не просто пограбить русские земли и взять полон, но «потребите христианство». Малолетнему великому князю Ивану крымский владыка писал «с великим возношением»: «Приду на тя, и стану под Москвою, и роспущу войско твоё и пленю землю твою».

Угроза нашествия была настолько высока, что летописец сравнивал её с вторжением в пределы Руси полчищ Тимура. Но правительство Бельского не растерялось. Москва начала деятельно готовиться к схватке с противником.

Нарушая сложившуюся «традицию», великий князь не бросил Москву, не отъехал на север, что осудили многие, привыкнув уже к противному. Бояре говорили, что во время подобной опасности «великие князи в городе не сиживали». Напоминали о бегстве Василия Дмитриевича от Едигея и вопрошали: