Р. Полчанинов - Молодежь Русского Зарубежья. Воспоминания 1941–1951

Я думаю, что скандал Мартино с лагерницей был поводом, а не причиной. Дело в том, что любая скаутская деятельность была нацистами запрещена, в Свидере же на лагерных воротах красовались лилия и надпись «Будь готов». Однажды в лагерь неожиданно приехала какая-то немецкая комиссия, которая не могла не заметить скаутской символики. Думаю, что это было настоящей причиной того, что в следующем году лагерь, по выражению Войцеховского, «из скаутского стал детским» (там же). Думаю, что все было бы иначе, если бы Войцеховский предупредил Мартино не пользоваться скаутской символикой. Это было ошибкой, и ему, вероятно, пришлось выслушать выговор от немецкого начальства. Предупреждение, чтобы мы не вздумали вести подпольную разведческую работу, подтверждает эту догадку.

Как было сказано выше, в лагере велась нормальная работа с волчатами и белочками (мальчиками и девочками 7–10 лет), со старшими были занятия по программам III и II разрядов, а также КДВ и КДР. На КДВ помню Протасова, которому я потом передал работу с одиночками, а на КДР инструкторами были, кроме Бориса и меня, Евгений Евгеньевич Поздеев и Шнее, который преподавал топографию. КДР в Свидере и КДР в Берлине, которые проводились одновременно, был дан пятый номер. Шнее так увлекся разведчеством, что вступил в организацию.

Покидая Хорватию, благо не было осмотра багажа, я взял с собой запас разведческих лилий. Перед отбытием из Берлина я их оставил у Володи (Владимира Исаакиевича) Быкадорова с просьбой одну часть отправить с оказией в Варшаву. Полученных от Быкадорова значков было немного, и мы решили заказать новые. Для этого я снова обратился к Тадеушу Квятковскому с просьбой помочь. На этот раз Тадеуш не снабдил меня адресом, а взялся сам все устроить. У меня с собой была карпато-русская лилия, у которой «улыбка» с девизом не касалась кончиков лепестков и не имела «узелка доброго дела». Я ее дал Тадеушу с просьбой прибавить węzelek (вензелек, по-польски – узелок).

Первый десяток значков оказался без «узелков», потому что мастер забыл их прибавить к лилии. Так как он выпиливал каждый значок вручную, то выход из положения был найден таким образом, что мастер оставлял вместо «узелка» под «улыбкой» узенький треугольник, заменявший забытый им «узелок». По этой детали подпольные варшавские лилии отличаются от всех других, чеканившихся до и после. Заказ разведческих лилий, сделанных в одной подпольной польской мастерской, оплатил Шнее.

Б. Б. Мартино, выждав какое-то время, стал осторожно продолжать разведческую работу в Варшаве, но на этот раз без прикрытия Дома молодежи, что, конечно, усложняло дело. Как вспоминает Астромова, участница подпольной работы, «собирались в лесах варшавских пригородов, как Лесьна Подкова или Миланувек, небольшими группами с формами в кульках. В лесу переодевались. Иногда встречались с проведшими такую же процедуру подпольными харцерами, делая вид, что друг друга не замечаем». И у одной и у другой стороны были основания бояться провокации.

Оставшись без заработка, ни Борис, ни я не остались без денег на продовольствие. Помог случай. Борису дали адрес зубного врача, который оказался председателем Хорватского комитета в Варшаве. Доктор (забыл его фамилию) спросил Мартино, почему он не состоит в Хорватском комитете, что дало бы ему право получать немецкие продовольственные карточки. Немцы и хорваты, которые были их союзниками, получали в Генерал-губернаторстве двойные нормы мяса и папирос, и к тому же конфеты и водку. За водку и папиросы можно было получить более ста злотых, и на эти деньги купить все остальное. Все это продавалось в магазинах «Мейнл», чьи витрины были украшены, как вызов, всевозможными недоступными полякам и русским яствами. Мы, конечно, воспользовались этой возможностью и записались в Хорватский комитет.

Мартино остался в Варшаве до 1944 г., когда ему пришлось выехать в Германию в связи с восстанием в Варшаве, а я в начале 1943 г. при помощи НТС устроился преподавателем Закона Божья в Псковскую православную миссию.

Я приехал в Псков из Риги в марте 1943 г. При выходе из поезда я должен был показать удостоверение личности и пропуск через границу прифронтовой полосы (Operationsgebiet). У меня было все в порядке, но проверявшему показалось что-то подозрительным и он вызвал жандарма. Вызванный был в форме немецкого солдата, только немножко ниже воротничка у него на цепочке висела металлическая пластинка с надписью «фельджандарм». Он посмотрел на мое варшавское удостоверение и спросил меня, откуда я приехал. Я ответил, что из Риги.

– А где ваш паспорт? – спросил меня жандарм.

Я сказал, что кроме варшавского удостоверения у меня никаких других удостоверений нет.

Идем со мной, сказал мне жандарм и отвел меня в тюрьму. Там он и начальник тюрьмы объяснили мне, что для приезда в Псков у меня должен был быть советский паспорт, как у всех жителей Прибалтики, и объявили мне, что я не арестован, но должен буду переночевать в тюрьме, пока они не выяснят, в чем дело. На следующий день они меня отпустили.

У меня было направление к о. Георгию Бенигсену, настоятелю кладбищенской церкви св. Димитрия мироточивого в поле. Отец Георгий проживал в доме напротив кладбища в конце Петровского (в советское время Плехановского) посада. Дорога была неблизкой, а трамвая не было. Немцы не только в Пскове, но и в других оккупированных советских городах лишали население общественного транспорта, чего не делали ни в одной другой оккупированной стране. Я шел, смотрел по сторонам, слышал везде русскую речь и радовался, что я в России. Постройки городского типа вскоре прекратились и начались деревянные домики, которых я раньше нигде не видывал. Вот тут-то я впервые почувствовал себя на родине. На спине у меня был рюкзак и обе руки были заняты багажом. Я очень устал. Отец Георгий был предупрежден о моем прибытии. Он меня очень радушно встретил, сказал, что давно ждал себе помощника, накормил обедом и тут же обсудил со мной все дела. В доме, где жил о. Георгий, размещались приют, школа, Надежда Георгиевна Одинокова, которая заведовала приютом, ее сестра Зинаида и Анна Акимова, на которой держалось все хозяйство. Поручив меня Надежде Георгиевне, о. Георгий ушел по своим делам.

Надежда Георгиевна указала мне, куда сложить вещи и где я буду ночевать. К сожалению, в доме свободной комнаты не было, и мне надо было устраиваться в городе. На следующее утро я пошел в умывалку и тут познакомился с замечательным изобретением советского времени. Проточной воды в умывалке не было, но над каждым тазом была банка с отверстием внизу, которое закрывалось клапаном, от которого спускался вниз металлический стержень. Когда приподнимался стержень, из отверстия начинала течь вода. Позавтракав, я пошел в канцелярию Псковской православной миссии, которая находилась в кремле. Мне сразу выдали необходимые бумаги и составили «заявление» для Горуправления о выделении жилплощади. В «капстранах» полагалось писать «прошение», но советское правительство в целях пропаганды делало вид, будто бы граждане – «хозяева» страны и они ничего не должны просить, а только заявлять о своих желаниях. Все это мне было известно еще в Югославии, когда я проходил НТСовский курс национально-политической подготовки.