Таисия Попова - РиДж

Бродить пришлось до темноты. Каждый час у меня пересыхало в горле, я покупала воду, выпивала залпом целую бутылку и снова шла ходить. Эта песня про двадцатилетних звучала и звучала у меня в ушах.

Может, дело в том, что я никогда не видела такого балета и не слышала таких песен, – говорила я себе самой. Может, настоящий классический балет еще похлеще, не зря все эти легенды об ориентациях и стеклах в пуантах обступают этот мир в три слоя облаков.

Но думать о таком было совершенно нестерпимо. Нестерпимо было воображать эти кадры, а они плыли и плыли перед глазами. Меня не так воспитали. Я старообрядец, меня не так воспитали. Его взорвала именно эта фраза, я помнила, но и сейчас никакой другой ответ не приходил мне в голову.

Идти домой не хотелось совсем. Говорить с ним непонятно о чем, или снова ссориться, или ничего не спрашивать и сделать вид, что это был ничего не значащий эпизод, – все это было одинаково плохо. Первый раз за эти два месяца мне не хотелось видеть его. И находиться рядом с ним. Телефон я выключила еще утром, пока смотрела репетицию, а включать и видеть пропущенные звонки тоже не хотелось.

К девяти вечера я все-таки спустилась в метро и долго стояла, пропуская вагоны. Может, никуда не ехать. Так и сидеть тут, до самого последнего поезда. Не хочу ни о чем говорить. Вот бы я была как эти девочки в балете. Как, интересно, они умудряются петь на такой скорости в танце, ведь дыхание должно сбиваться на первом же такте? И как их слышно без микрофонов? Как там все устроено? Почему они так легко сливаются все между собой на сцене, разлетаясь на следующий же счет, откуда они берутся, как их растят, чтобы этот праздник воспринимался ими как работа? Если бы быть такой, можно было бы не стараться ничего говорить.

Перед домом я тоже долго стояла, задрав голову и смотря на окно. Может, простоять до темноты. Он ни за что не проснется, если я приду после отбоя, режим дня и питания у него с этой хореографией как в пионерском лагере, только еще строже. Углеводы! Сахар! Я не пью кофе, оно давление расшатывает! Ах, десять вечера, я же не высплюсь! Мне в пять вставать, мышцы должны быть прогреты как следует к началу работы!

Накручивать себя долго не вышло, потому что Джонатан подошел к окну и приклеился к стеклу. Не открывал форточку, не махал мне выключенным телефоном, не вышел из подъезда и вообще никак не выразил своего настроения. Просто стоял в прямоугольнике света, глядя вниз на меня с третьего этажа вниз через стекло. Когда он не двигался, я не могла долго это терпеть, потому что – говорила, кажется? – сразу возникало ощущение, что он отсутствует. Выключалась трансляция. Нет, я до сих пор не знаю, как это описать. Он был, пока двигался, и этот язык динамики я тогда понимала лучше, чем его слова.

Перед самой дверью я долго искала ключи и все еще не хотела заходить, но он открыл дверь неслышно и сразу притянул меня к себе на пороге с каким-то невероятным облегчением.

– Я думал, ты решила от меня уйти, – сказал он мне в волосы.

Мне показалось, он специально обнял меня так быстро, чтобы не видеть моих глаз, и попыталась вывернуться, но он тут был на своей территории, да. На территории языка тела, на котором я не могла сказать ни слова.

– Куда я от тебя уйду, – я стояла, как каменная, не реагируя на его объятие.

– Вот и я весь день думаю – и найдешь же, куда, – он разжал руки, отступил на шаг и сел на край стола. – Марта, если мне надо что-то тебе объяснить или рассказать, то мне не жалко, но я не знаю, что случилось.

– Нет, наверно, тут нечего объяснять, – я отводила глаза и почему-то все хваталась за распущенную косу, как будто волосы защищали меня от его ударной волны эмоций. – Ничего не случилось, чайка Джонатан, пожалуйста, не трогай меня.

– Я тебя все время не трогаю, – сказал он очень спокойно, убирая правую руку за спину (у меня даже мурашки по коже побежали от этого жеста), – и по-моему, это уже плохой вариант. Говори, что это было.

– Что? Где было?

– На репетиции. Днем. Сегодня.

– Ничего не было особенного, мы же уже все там обсудили, – я пыталась пройти мимо него в ванную, но он выставил ногу в проход и смотрел на меня насмешливо, – ну просто я никогда не думала, что твой балет выглядит так. Я видела в Питере другой балет. В Мариинке и в Михайловском. А тебя я совсем не видела на сцене, ты же знаешь. Я ведь не знала, как ты на самом деле танцуешь.

– Это не балет, Марта, – ответил он довольно терпеливо, – это на порядок сложнее балета, это хореография мюзикла, смесь классики, контемпорари и акробатики, если ты вообще знаешь такие слова. Объясни мне, что с тобой случилось на нашей репетиции, что ты не приходила домой до ночи?

– Я просто гуляла.

Он с силой выдохнул и убрал вторую ладонь за спину. Это означало, что терпение его на исходе.

– Марта! Это хореография. Это РиДЖ. Я артист балета. У меня это написано в дипломе, в конце концов. Три года я мечтал встать в подобный спектакль, и у нас такого нигде не ставят, вообще нигде. Ты здесь со мной, потому что…

Я молчала.

Он запнулся, сделал паузу, потом опустил глаза.

– Потому что это было твое решение. Или нет?

Выдохнул. Закрыл на секунду глаза.

– Ты сама решила ехать со мной. Остаться тут. Я думал, что ты уедешь, если я пройду этот кастинг. Но ты сказала, что ты останешься. Со мной! Нет? Со мной!

– Джонатан, – меня даже язык не слушался, – кто еще что кому сейчас должен объяснить?

Он с силой выдохнул воздух (только что струйки дыма из ноздрей не ударили) и дернул меня к себе за руку, но я шарахнулась так, что ударилась спиной о входную дверь.

– Дурацкие эти квартиры-студии, – не удержалась я, – поругаться негде.

Он сполз спиной на пол и сел, закрыв глаза и раскинув руки.

Только однажды я видела у него такой внезапный упадок сил, – когда он пришел после финального отборочного тура, а результаты должны были быть только завтра. Тогда он вошел молча, посмотрел на меня и также сполз по стенке. Только это было в хостеле, в комнате на 12 человек, и все стали его расспрашивать и тормошить, а я могла тихо лежать на кровати и делать вид, что меня не очень и интересует этот мюзикл. А здесь мы были вдвоем в той квартире, которую снимали, чтобы жить вместе жизнь. Но сегодня выяснилось, что ни о какой жизни другого никто из нас не знает, и более того – эта другая жизнь, оказывается, ни на что не похожа и оскорбляет, оскорбляет.

– Марта, – сказал он, не открывая глаз, – иди сюда, пожалуйста, сядь.

– Куда? На пол?

– Да, – он похлопал рукой, – иди ко мне. Не бойся. Обещаю не лезть с объятиями без свистка.

– Меня вообще-то не пугают твои объятия, – я уселась на корточки напротив него.

– Не пугают, – согласился Джонатан, приоткрыв свой карий глаз, – вон как ты бесстрашно спиной дверь только что пыталась выбить.