Таисия Попова - РиДж

– Да неважно, какой именно балет! – вспылил я. – Балет – это все равно про отношения мужчины и женщины, хоть и как в сказке! Всегда! Танцы вообще про отношения мужчины и женщины. Жизнь вообще про отношения мужчины и женщины, наверно, так придумано, чтобы все было про любовь.

Марта уткнулась головой мне в плечо и молчала, а я медленно гладил ее по волосам, без капли чувственности, только нежность переполняла меня, как всегда, когда я думал, как мало она видела и чувствовала по сравнению со мной и моим миром.

В первый день кастинга я не хотел брать ее с собой ко Дворцу Конгрессов, но с самого утра она молчала так беспомощно и умоляюще, пока я собирался, что вежливое приглашение доехать вместе до центра (как будто мы не в центре) пришлось все-таки озвучить. Что она будет делать весь день, спрашивать мне не хотелось. Вообще у меня слегка кружилась голова, и я старался не думать дальше чем на минуту вперед. Собрать сумку. Взять карту. Положить воду. Второе полотенце.

Ко дворцу Конгрессов мы приехали утром за час до назначенного времени. Помню, что когда мы выходили из хостела, девочка на ресепшен дремала, положив голову на стойку, я хотел разбудить ее и отдать ключ, но Марта испуганно замотала головой, и ключ я отдал ей.

– Нельзя будить, пусть человек поспит, – сказала она возмущенным шепотом.

– Ключ тоже уносить нельзя, – возразил я.

– Ну я же скоро вернусь. Провожу тебя – и вернусь. Она и не проснется еще.

– А гулять ты не пойдешь? Я не знаю, во сколько я освобожусь. Скорее всего, мы там целый день будем.

– Нет, сегодня еще не пойду. Метро хватит. Буду им любоваться.

Как она собирается любоваться видом парижского метро, которое мне напоминало обычно Сенной рынок в годы моего детства, я не знал, но быть гидом в Париже мне не хотелось совершенно. Сама все увидит. Язык знает – вот и достаточно. Карту города она взяла со стойки из хостела.

Она часто оборачивалась и вертела головой на улице, но ничего не спрашивала. Заметно было, что Париж она видит ярче, чем меня.

– Мне тебя ждать? – только и спросила она, когда мы вышли из метро «Порт Майо».

– Нет.

Очередь на кастинг уже выстраивалась, хотя и оставался час до начала. Марта медлила, явно не желая уходить, но мне было невыносима сама мысль о разговорах. Я показал, в какую сторону ей двинуться к Булонскому лесу, и вытащил наушники, чтобы яснее намекнуть на свое желание одиночества. Она неуверенно посмотрела на меня, увеличивающуюся очередь и Макдоналдс, который довольно удачно вписывался в окружение Дворца.

– В общем, я буду в хостеле.

– Я бы на твоем месте погулял по Парижу, – не удержался я.

– Ты не на моем месте, чайка Джонатан, у тебя здесь свое, – ответила Марта, тоже вытащила наушники и направилась к Макдаку.

Было девять утра, и оставался ровно час.

Неделю отбора я прожил с тем ощущением, которое всегда охватывало меня на взлетной полосе: скорость нарастает, хотя ты сам будто не движешься с места. Остро помнился холод в животе и бешеный восторг, когда прежний состав балетной труппы (те, кто работал с Редой по 10 лет!) заходил в зал, а нас переставляли то к одному, то к другому из них. Первые два дня мне удавалось держаться довольно спокойно, пока фильтровали по принципу «слышит – не слышит музыку и акцент», «танцует – не танцует», «тянется – вообще не тянется». На проверке данных я чувствовал себя почти в составе, особенно когда хореограф, посматривая на мои шпагаты с подоконника, поднял меня на ноги и спросил, где я танцевал раньше.

– Россия. Петербург, Михайловский театр.

– Were you a soloist? – спросил Реда, глядя на меня пристально.

– Never, – ответил я честно, подавив желание приврать. Я знал, что никогда не буду премьерить в русском балете, и танцевать классический балет стало скучно уже в первый год в Михайловском, так зачем вспоминать перспективы детства.

– Do you know why?

– I can't believe in our classic dance.

– Russians have the best ballet school in Europe.

– They say – in the world, – не удержался я.

– Oui, – слегка улыбнулся Реда, – and what's problem with ballet?

– I don't feel it. I was bored.

– So… – он посмотрел на меня очень внимательно, – who are you in Verone?

– Montecchi. Le Montaigu.

Он коротко кивнул, повернулся к другим ребятам и как будто ни разу не смотрел на меня больше за остаток дня.

На третий день был перерыв. Логика подсказывала, что надо выспаться, отлежаться на кровати с целью расслабления мышц и вообще поесть. Есть первые два дня кастинга я почти не мог, потому что утром ничего не лезло, а отпускали нас после 18.00, когда все магазины в Париже, кроме Галери Лафайет, закрыты на три амбарных замка. Марта, правда, днем покупала орехи, кукурузные хлопья и чай, но это меню давало больше хруста, чем сытости и удовлетворения.

Проснулся я все равно в семь утра, за окном была непроглядная ноябрьская темнота, все в хостеле сладко спали. В Академии Вагановой каждый приобретал свои бесценные умения: кто-то не ел после 14.00, кто-то на целый учебный день надевал улыбку, а я вот научился вставать в семь утра, даже если лег в четыре.

Накатывала сильная хандра, болело по-дурацки ушибленное вчера дверью в метро колено, а еще непонятно было, что делать с Мартой. Эти двое суток я почти не видел ее, кроме вечернего заплетания косы (при виде этих текучих волос внутри у меня что-то холодело, как перед прыжком на сцене). Она не писала мне смсок, не задавала первая никаких вопросов, внимательно выслушивала, что сегодня случилось на кастинге, но никаких идей и мнений не высказывала. Что, впрочем, меня полностью устраивало. Но что она делает днем, пока я на кастинге? И когда она собирается домой? И почему вообще поехала со мной сюда?

Пока я все это думал, одолевая хандру, Марта проснулась и стала шуршать где-то внизу расческой. Я свесился с кровати, наблюдая за этим сакральным действием. Она держала голову очень ровно и медленно пропускала пряди сквозь все пять пальцев, скручивая их в маленькие косички от затылка наверх.

– Bonjour. Это будут афры? – шепотом поинтересовался я.

Она вздрогнула и выронила расческу. Прямо на пол, далеко от себя. Замерла с поднятыми руками и охапкой косичек в ладони, растерянно глядя на пол. Я соскочил с верхней койки и подобрал расческу.

– Что такое афры? – спросила она, перехватывая другой рукой косички и с силой заворачивая их в узел.

– Афрокосички. Не видела никогда?

– Нет, – она мотнула головой с узлом из косичек. – Не знаю, как что называется. Всегда плету что-то, что само выходит.