Виктор Сенча - Железный начдив Азин. Между красными и белыми

До сих пор стоят дома купцов этих! Красуется, словно игрушка, начальная школа – та, что построил когда-то купец Зайцев; вновь восстановлен Никольский собор, поруганный когда-то большевиками. И долгие годы радужным монолитом висел над Вяткой старинный мост – стратегический ключ к сердцу России.

Одно жаль: тех людей уже не вернёшь, шапку в благодарность перед ними не снимешь – поздно. Остаётся единственное: подольше не забывать…

…Февраль 1917-го стал сущим наказанием для русского народа.

Горе не обошло стороной и Царскую семью. Совсем неожиданно для всех юный цесаревич, общаясь со своим приятелем – учащимся кадетского корпуса Алёшей Макаровым, – заразился от последнего безобидной с виду корью. А уже через несколько дней в горячечном бреду лежали все княжны; причём у средней, Марии, и младшей, Анастасии, болезнь осложнилась тяжёлой пневмонией. Потому-то выехать тотчас после своего отречения из России вчерашний император никак не мог. [12] Писатель Эдвард Радзинский рассказывал, как однажды получил из Белграда письмо от дочери того самого кадета Макарова, заразившего когда-то цесаревича. Она писала, что до Второй мировой войны Алексей Макаров служил офицером в сербской армии, но смерть подстерегла его совсем в другом месте – в нацистском лагере смерти.

Именно этим обстоятельством и воспользуется Петросовет, лидеры которого, нажав на нерешительных членов Временного правительства, добьются-таки своего: менее чем через неделю после отречения Николая II от престола Семья будет взята под стражу.

Узнав о случившемся, бывший монарх срочно выедет из Могилёва в Царское Село. Там, в Александровском дворце – том самом, где полвека назад этот человек появился на свет, – его с нетерпением дожидались самые близкие люди – жена и дети.

Когда императорский автомобиль притормозил у ограды дворца, сердце Николая резанула гортанная команда начальника караула: «Открыть ворота бывшему царю!!!»

Несколько месяцев относительно спокойной жизни в кругу семьи, вдали от фронта и большой политики, стали для Николая Романова существенной передышкой перед ещё более грозными испытаниями. Он сам расчищал от снега дворцовые дорожки, колол и пилил дрова, копался на грядках, играл с детьми и катался с ними на лодке, находя во всём этом истинное удовольствие.

«…День их ареста в Царском Селе, – вспоминал генерал М. Дитерихс, – складывался так: вставали в 8 часов утра; молитва, утренний чай всех вместе, кроме, конечно, больных, ещё не выходивших из своих комнат. Гулять разрешалось им два раза в день: от 11 до 12 часов утра и от двух с половиною до пяти часов дня. В свободное от учебных занятий время дня, дома, Государыня и дочери шили что-нибудь, вышивали или вязали, но никогда не оставались без какого-либо дела. Государь в это время читал у себя в кабинете и приводил в порядок свои бумаги. Вечером после чая отец приходил в комнату дочерей; ему ставили кресло, столик, и он читал вслух произведения русских классиков, а жена и дочери, слушая, рукодельничали или рисовали. Государь с детства был приучен к физической работе и приучал к ней и своих детей. …Во время дневных прогулок все члены Семьи, за исключением Императрицы, занимались физической работой: очищали дорожки парка от снега, или кололи лед для погреба, или обрубали сухие ветви и срубали старые деревья, заготавливая дрова для будущей зимы» [13] Дитерихс М. К. Убийство Царской Семьи и членов Дома Романовых на Урале. М.: Вече, 2008. С. 472–473. .

Керенский, изредка навещавший Николая в Александровском дворце, как-то отметил: «Он сбросил эту власть, как когда-то сбрасывал парадную форму, меняя её на домашнее платье… Уход в частную жизнь не принёс ему ничего, кроме облегчения…»

Но именно здесь, в Царском Селе, Романовы впервые ощутят зловещий холод близкой расправы – пока лишь в виде лёгких «заморозков» по отношению к себе со стороны вчерашних подданных, будь то демонстративный отказ обнаглевшего солдата подать руку поздоровавшемуся с ним «царю-батюшке», ставшего с недавних пор «кровопийцей»; или злорадная ухмылка праздного зеваки при виде бывшего императора у поленницы с берёзовыми поленьями. Ещё тяжелее было видеть резкую перемену в поведении офицеров охраны, которые, нагло игнорируя вчерашнего монарха, прохаживались перед ним с цигарками в зубах и, демонстративно держа руки в карманах, никак не желали отдавать Николаю честь…

Романовы, лишившись любви своего народа, оказались совершенно беззащитными перед грозной толпой задолго до Екатеринбурга – возможно, в тот день, когда у слабого и больного цесаревича жилистая рука караульного вырвала детскую винтовку, подаренную когда-то сыну его заботливым отцом; или когда Николай впервые услышал за своей спиной окрик солдата-часового. Окружённые людским равнодушием, они вдруг со страхом увидели, что больше никому не нужны.

То был холод близкой трагедии, которую, кто знает, ощущали, пожалуй, лишь сами обречённые…

Сказать по поводу всего этого абсолютно нечего. Разве что – вспомнить строки Зинаиды Гиппиус:

Нет большего несчастья для народа, когда власть в государстве вдруг оказывается в руках слабого и нерешительного человека – бездарного демагога и философствующего болтуна. Разрушать всегда проще, нежели созидать. Этим «окончательным разрушителем» российской государственности оказался некто Александр Керенский, последний российский премьер‐министр (министр-председатель) так называемого Временного правительства в июле-октябре 1917 года.

Подавая в отставку, глава правительства князь Георгий Львов с грустью заметит, что порядок в стране можно навести, лишь начав стрелять в народ. Именно тогда князь скажет: «Я не мог этого сделать, а Керенский может».

Однако, оказавшись на вершине власти, Керенский, человек большой энергии и ума, при решении сложных вопросов предпочтёт полагаться на слова и убеждения, нежели на силу и железную волю. Именно за «мягкотелость» и излишнюю демагогию вскоре с чьей-то легкой руки его, ставшего Верховным Главнокомандующим, за глаза будут звать… «Главноуговаривающим».